Хидэёси стиснул зубы. И заставил себя вспомнить, как нелепо и смешно плясал Иэясу, когда он, Хидэёси, заставил его выйти на подмостки во время спектакля. Он переваливался с ноги на ногу, как настоящий круглый толстый енот. Потом Хидэёси переключил внимание и вспомнил, как четырнадцатилетний Киёмаса пришел к нему похвастаться доспехом и от старания упал на пол вверх тормашками. Потом – как Тятя хотела сорвать хурму и упала в фонтан. И наконец – как Мицунари под Такамацу с гордым и восторженным видом влез на дамбу, строительством которой руководил, и начал вещать о непобедимости их армии. Но было видно, что у него ужасно чешется спина, и он так забавно подергивался, что Хидэёси чуть не умер от смеха во время доклада.
И теперь он едва сдерживался, чтобы не засмеяться. А мерзкий запах постепенно стал слабее, и Хидэёси, стараясь не шевелиться, тем не менее немного выглянул из-под одеяла.
И увидел исчезающий в открытом проеме длинный лохматый хвост.
И выдохнул. Подождал немного и достал телефон. Посмотрел на замершую точку, закрыл и набрал номер.
– Киёмаса, ты где?
– Сейчас… а, я уже близко.
– Давай быстрее. Бегом. Он уже обратился лисом. Мы у замка. Ты знаешь, где замок Нагоя?
– Да. Я его строил.
– Хм… думаю, тут все сильно изменилось. – Хидэёси тихонько вылез из машины и осмотрелся – вокруг никого не было. Он очень надеялся, что Киёмаса сможет найти мононоке раньше, чем тот поужинает.
Бежать было тяжело. Нет, дело даже не в том, что тело плохо слушалось, – тревога, тяжесть на душе. Непонятная тяжесть. И – запах. Вместе с запахом железа и кожи – другой, знакомый. Невероятно знакомый, до тоски. Нет. Бежать вперед. Он помнит дорогу – оставил метки. А вот и следы той, кто предназначена в жертву. Запах. До чего же сладкий запах. Запах мести. Запах силы. Он пьянит. Он окружает, заплывает в ноздри, заставляя их трепетать от предвкушения.
Просто идти следом. Нет, нет сил больше сдерживать эту страсть. Вот же она – добыча. Прибавила шаг – услышала его? Заметила? О, так даже лучше – устроить гонку за жизнь: беги, попробуй спастись. Шлейф силы, одуряюще пахнущий, тяжелой пеленой накрывающий все вокруг, – как много, много этой силы! Хочется прыгнуть в нее и купаться в ней, плескаясь и рассыпая брызги во все стороны.
Хидэёси затаился за деревом. Одинокую женскую фигурку он увидел издалека. Женщина медленно прогуливалась по дорожке, слишком медленно и беспечно для такого позднего часа. И такого пустынного места. Будто кого-то ждала.
А может, у нее свидание? Где же Киёмаса? Если мононоке сожрет эту девицу – он станет много, много сильнее.
Впрочем, это не имеет особенного значения. Его тигренок справится. Если это будет нужно.
…Но все-таки… до чего же эта женщина ведет себя подозрительно. Будто приманка в ловушке.
…В ловушке. Еще в прыжке он понял, что летит прямо в расставленную ловушку. Сила. Ее и правда слишком, слишком много. У его жертвы нет и не может быть такой мощи! Но отступать поздно: лапы коснулись плеч, и тело жертвы упало на землю. Вот только зубы вместо того, чтобы впиться в шею сзади, щелкнули мимо. И он почувствовал, как что-то, подобно сети, начало опутывать его. Черные щупальца поползли по земле со всех сторон, превращаясь в прочные нити.
Он дернулся, вырываясь, и отскочил в сторону.
– Стой, Исида Мицунари. Брось свою несчастную жертву и сразись со мной. Я, Като Киёмаса, вызываю тебя.
Он отпрыгнул еще дальше, переворачиваясь в прыжке, оскалил клыки и повернулся к новой угрозе. Нет. Он не сдастся. Не сдастся никому и никогда.
В темноте тускло блеснул наконечник копья.
Киёмаса лишь мельком взглянул на упавшую девушку. Если она жива и в обмороке – господин потом поможет ей. Если мертва – с этим уже ничего не сделаешь. Он поднял копье и вгляделся в красные угольки, горящие в темноте. Много ли там осталось от Исиды Мицунари?
И это были последние мысли о друге, которые он себе позволил. Перед ним был враг. Безликое и бессмысленное зло, которое нужно убрать из этого мира. Глубоко вздохнув, он описал копьем широкую дугу и сконцентрировал силу. На самом конце лезвия зажегся серебристо-зеленоватый огонек.
Мононоке оскалился еще сильнее и зарычал. И прыгнул прямо в потоки им же порожденного ветра. Это был не прыжок, скорее полет, лисье тело двигалось в воздухе, меняя направление броска. Киёмаса отскочил в сторону, перехватывая копье двумя руками и снова описывая им дугу. Лезвие не коснулось бока зверя – лишь на кончиках шерстинок засветились на мгновенье искорки инея. И лис снова встал на четыре лапы позади него.
Хороший бросок. Киёмаса еле сдержал улыбку. Тело, ощутив вкус настоящего боя, приятно гудело. Он наклонился слегка, отведя копье назад, и прыгнул сам, выбрасывая вперед мерцающую и искрящуюся в отблесках фонарей сталь с такой скоростью, что воздух засвистел.
Но в том месте, где только что стоял зверь, было пусто. Только порыв ветра хлестнул Киёмасу в лицо и сорвал с головы повязку. Киёмаса, не оглядываясь, ударил за спину и услышал полный ярости и злобы рык прямо над самым ухом. Игры закончились. Теперь все начиналось по-настоящему.
Киёмаса пригнулся, разворачивая копье поперек и перехватывая его руками на всю их ширину. Древко аж прогнулось, принимая на себя тяжесть летящего тела. Как хорошо, что оно не деревянное. Зубы клацнули почти у самого носа, Киёмаса вдохнул полной грудью смрад, исходящий из оскаленной пасти, – запах свежей крови и давно истлевшей плоти. Наверное, так пахнет ненависть.
«А ты силен», – с какой-то странной гордостью подумал Киёмаса.
Мононоке, отброшенный сильным ударом, отлетел на несколько шагов и чуть не врезался в фонарь. Киёмаса не стал терять время зря. Новый поток силы хлынул через его руки, кончики пальцев закололо. Вокруг лезвия копья распространялось зеленовато-голубое сияние. Миг – и волна бледного искрящегося света затопила все вокруг. Киёмаса выставил вперед копье, и яркий сверкающий полумесяц перечеркнул его оружие у основания лезвия. Он ударил.
Тело мононоке будто осыпало снегом. Каждая шерстинка побелела и заискрилась, угольки глаз, на доли секунды засветившись еще ярче, потухли. Зверь опустил голову и застыл. Киёмаса развернул копье и сосредоточился, намереваясь нанести новый удар.
Ветер, поднявшийся в мгновение ока, яростно завыл, закручиваясь вокруг мононоке огромным, видимым глазу даже в темноте торнадо. Тело лиса подняло в воздух, перевернуло и несколько раз швырнуло из стороны в сторону. С его меха будто посыпались хлопья снега – казалось, он стряхивает с себя иней, но – нет. Шерсть так и осталась молочно-белой и вздыбилась во все стороны. Зверь завыл, как от дикой боли, его начало раздувать, лапы вытянулись почти вдвое, глаза вспыхнули вновь, только пламя в них уже было не алым, а темно-багровым. Еще один хвост взметнулся у чудовища над спиной, а за ним – еще один. Все три хвоста опустились вниз перед броском. Мононоке – истинный кицунэ во всей своей мощи – встал на четыре лапы и наклонил морду, вздыбив шерсть на затылке.
