– Чушь… – повторил Ёсицугу, – ты не поймешь. Ему со мной было лучше, чем без меня. Вина жрала его сильнее, чем моя тьма.
– Кого? Кого из них, Гёбу? – Киёмаса отступил еще на несколько шагов. Сердце его сжалось от жалости в один колючий комок. Глаза застилала пелена слез. Он вздохнул и поднял копье. Серебряно-голубое сияние разлилось от его руки до острия и вспыхнуло на нем ослепительной звездой.
– Сакити. Кацурамацу. Обретите наконец покой.
Небо над ними полыхнуло зеленым светом.
Укё, зажмурив глаза, откинулся в кресле назад.
– Господин Ватару, помогите, пожалуйста.
– Да, сейчас. – Его лица коснулись раскаленные пальцы.
– Ай, осторожнее!
– А чего ты хотел, – Ватару достал рулончик салфеток из бардачка и принялся отряхивать с пиджака осколки, – если ты не хочешь, чтобы мы превратились в ледышки, – терпи.
– Так это вы? Это вы согреваете воздух? – донеслось с заднего сиденья.
– Да, госпожа Кимура. Но я, кажется, сказал вам лечь на пол и не шевелиться, – Ватару перегнулся назад, – вы в порядке?
– Да… почти. Что тут происходит?
– Битва ками и онрё, я полагаю, – Укё наконец открыл глаза, – Такакагэ… вы это видели? Нет, вы это видели?!
– Если ты не закроешь рот, Мунэхару, – следующую порцию стекла я буду доставать из твоего горла.
– Тут больше не осталось стекла…
«Покажись, Ёсицугу. Это подло – нападать из-за угла», – донеслось из динамиков.
– Так, та-ак… – проговорил Укё и поднял рацию. – Рэй, немедленно уходи. Как хочешь, но немедленно покинь активную зону. Это приказ.
– Ты думаешь, она послушается? – покачал головой Ватару.
– Я должен был попробовать.
– Почему вы не вмешиваетесь? – Голос Кимуры звучал сдавленно. Видимо, она отнеслась к приказу не шевелиться всерьез.
– Потому что если вмешаться сейчас – это может повлечь катастрофу. В настоящее время здесь «мертвая зона». Мы зачистили территорию. Идет реконструкция замка. Все эвакуированы под предлогом опасности обрушения. В радиусе трех километров нет ни единой живой души.
– А мы знаем радиус поражения силы Като Киёмасы? – Укё покачал головой.
– В архивах есть мои записи времен Кобаякавы Такакагэ. Там написано: почти тысяча кэн. Это как раз чуть меньше двух километров.
– Рэй, уходи оттуда. Повторяю. Убирайся из активной зоны! – Укё снял очки и надел их снова.
– Она рискует своей жизнью… – пробормотала Кимура, – чтобы мы могли слышать то, что там происходит?
– Она рискует этим городом. А-а, несносная девчонка.
«Сакити. Кацурамацу. Обретите наконец покой», – приглушенно послышалось из динамиков.
– Всем пригнуться, – скомандовал Ватару.
– Киёмаса, опусти копье, пожалуйста.
Голос был тихим, подобно шуршанию свежей осенней листвы. Но даже в гуще битвы он услышал бы его. И не только он. Все замерли, как будто вслушиваясь в этот звук, даже мононоке поднял единственное ухо и зашевелил им.
– Опусти. Оно не нужно тебе больше.
Киёмаса медленно повернул голову. Иэясу стоял возле чудом уцелевшего дерева, спокойно и непринужденно, будто гулял в этом парке и решил прислониться к стволу, чтобы дать отдых усталой спине.
…И внезапно Киёмаса понял, что может разглядеть на этом дереве каждый листок. И не только. Весь мир внезапно стал ясным и ярким – нет, ночь никуда не делась, просто темнота больше не мешала и ничего не скрывала. Наоборот, подчеркивала каждую деталь, делая ее отчетливее. Киёмаса нахмурился и прищурил глаза. Фонари поблекли. Да и не были они больше нужны. Лицо Иэясу светилось изнутри, а глаза блестели тусклым золотом. Бледным, как наливающийся рисовый колос.
Киёмаса сделал шаг к Иэясу. Но, опережая его, воздух пронзила белая молния.
– Иэясу-у-у, – раздался протяжный вой. Три хвоста мелькнули в воздухе над головой Киёмасы, и капли крови упали ему на лицо.
Иэясу вскинул руку, выставил ее вперед, защищая горло. И мощные челюсти сомкнулись на ней, фигура Иэясу скрылась в белом вихре. Но только на короткий миг. А потом с неба обрушилась невидимая плита, и если бы не это странное свечение, делающее мир таким до боли ярким, Киёмаса бы и не заметил, как вторая рука Иэясу почти без замаха опустилась на голову зверя.
Бездыханное тело, покрытое белым мехом и алыми пятнами, упало к ногам Иэясу.
Киёмаса стиснул зубы и сжал копье. Нет. Он не позволит Иэясу еще раз убить Мицунари. Если тот умрет – только от его, Киёмасы, руки.
Но то, что произошло дальше, лишило Киёмасу дара речи. Иэясу наклонился над телом и стал, осторожно поглаживая, перебирать белый мех. И, похоже, что-то шептал бьющемуся в агонии зверю.
– Вот, возьми. Ты хотел ее, ты так хотел ее… – это все, что удалось расслышать Киёмасе.
Иэясу вытащил руку из ослабевших, больше не сжимающих ее челюстей, и поднял над приоткрытой пастью. Тяжелые темные капли упали на вывалившийся язык.
– Возвращайся. Исида Мицунари. Вернись, твой господин ждет тебя. Насыть свою ненависть и исцели свою душу. Вернись, Исида Мицунари, становись собой.
…И Киёмаса понял, что ему просто больно смотреть на это. Глаза слезились, как будто он по глупости решил в полдень взглянуть на солнечный диск. Он вздохнул и опустил копье. На тело навалилась усталость. Хотелось просто сесть на траву и отдохнуть.
– …А вот теперь все кончено, – услышал он голос над ухом.
– Что? – Он обернулся.
Ёсицугу стоял у него за спиной. Но почему-то Киёмаса больше не опасался, что тот к нему прикоснется. Да и не выглядел он теперь как злобный дух. Скорее, он был таким, каким Киёмаса видел его в последний раз. Бледное лицо и светло-серые невидящие глаза, в которых, казалось, навсегда застыла бесконечная усталость.
Киёмаса снова посмотрел на Иэясу. И его глаза распахнулись от удивления. Возле ног того лежало не тело мононоке, а сжавшийся в комок трясущийся человек.
– Ушел?.. – растерянно спросил Киёмаса.
– Нет… – тихий шелест голоса Ёсицугу.
Киёмаса решительным шагом, не выпуская копья, направился к Иэясу.
– Что здесь происходит? – спросил он, наклонив голову и глядя исподлобья.
Человек, лежащий на земле, шевельнулся:
– Я проиграл… я опять ему проиграл… Киёмаса. Прикончи меня, если у тебя осталась хоть капля совести.
– Что? Мицунари? – Киёмаса, потрясенный до глубины души, замер, глядя на распростертое возле его ног тело. Оно принадлежало настоятелю храма, он хорошо запомнил его.
Киёмаса поднял взгляд на Иэясу:
– Ты… Что ты здесь делаешь? Кто тебя сюда звал?
