В Хиву Шекспир прибыл 12 июня, когда русская экспедиция уже давно вернулась в Оренбург. Известие о настоящем масштабе катастрофы, постигшей русских в северных снегах, уже достигло столицы, и хивинцы бурно радовались тому, что называли своей грандиозной победой. Более благоприятного времени для приезда в Хиву Шекспир выбрать просто не мог. В первый же вечер по прибытии Шекспира пригласили на прием кхану. «Его Высочество принял меня очень любезно», — отчитывался лейтенант, отметив, что между ними сразу же установились хорошие отношения. Особенно благоприятное впечатление произвело на Шекспира отсутствие у хана какой-либо рисовки. «При его дворе не было ни помпезности, ни показухи, нигде никакой стражи, и я не увидел никаких драгоценностей», — писал он. Сам Шекспир, высокий, красивый, прекрасно сложенный и представительный, всем своим внешним видом человека, привыкшего командовать, видимо, тоже произвел на хана более выгодное впечатление, чем осторожный и серьезный Эбботт.
Несмотря на то что угроза вторжения русских войск в его владения фактически отпала, мысль о том, что для ханства теперь по всем соображениям гораздо выгоднее подружиться с Россией, уже глубоко запала в голову Аллакула. Да и соображение о том, что разозленные русские могут вернуться с неизмеримо большими силами, весьма тревожило владыку, и, когда Шекспир завел с ним речь все о том же самом, хан уже давно был готов к решению. Тридцать первого июля он издал фирман следующего содержания:
«Слово отца побед, победителей и побежденных — Харезмского шаха.
Повелеваем подданным нашего Харезмского повелительного двора, пребывающего в райских веселых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над юмудским и чаудурским туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народа киргизского и каракалпакского и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по дознании о сей нашей высокой грамоте, которая издана в лето от эры благословенного пророка нашего 1256, в месяц джума дилван, о том, что мы вступили с великим Российским Императором в дело миролюбия, с твердым намерением искать его высокой дружбы и приязни; отныне никто не должен делать набеги на русское владение и покупать русских пленных. Если же кто, в противность сего высокого повеления нашего, учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, тот не избегнет нашего царского гнева и должного наказания, о чем и объявляется сим всемилостивейшим нашим повелением в лето 1256 (1840 г.)».
Затем хан освободил собственных невольников и приказал сделать то же всем своим подданным, а русским пленникам велел являться к Айтову, дабы тот мог составить списки освобожденных и лично убедиться в действительности освобождения из неволи всех русских. Когда проверка эта была окончена, хан выдал каждому пленному по одной тилле (золотая монета, ценностью в четыре рубля серебром), по мешку муки на дорогу и по верблюду на двух человек. Отпуская Айтова вперед, хан объявил на аудиенции, что он не только не остановится на возврате русских пленных и на издании фирмана, но что готов исполнить и прочие требования России.
Таким образом, в середине августа Айтов, имея при себе список четырехсот шестнадцати освобожденных рабов, отбыл в Оренбург, а бывшие русские пленники в сопровождении выделенного ханом конвоя и британского офицера Шекспира — в Ново-Александровск. Прибыв же к себе на родину, лейтенант Шекспир рассказал соотечественникам следующую историю.
«В конце концов, 3 августа хан передал мне всех русских узников, и я должен был доставить их в русский форт, расположенный на восточном побережье Каспия».
В саду, предоставленном ему ханом специально для этой цели за пределами столицы, англичанин поспешно устроил себе штаб-квартиру, и туда потекли рабы, приводимые хивинскими чиновниками. Шекспир тут же стал составлять списки, и уже на следующий день насчитывалось более трехсот мужчин, восемнадцать женщин и одиннадцать детей. В среднем, как он выяснил, мужчины находились в рабстве около десяти лет, а женщины — до семнадцати. «Все они прекрасно себя чувствовали, не считая одного человека», — отметил он. Большинство мужчин попадали в плен во время рыбной ловли на Каспии, тогда как женщин воровали в окрестностях Оренбурга.
«Все они, похоже, были очень бедны, благодарили меня наперебой, и в целом это оказалось одной из самых приятных обязанностей, которые мне когда-либо доводилось выполнять», — записал Шекспир в тот вечер. Впрочем, проблем оставалось еще много. Несмотря на указ хана о передаче всех русских рабов, заплатившие за своих невольников высокую цену их хозяева откровенно противились его исполнению. Как-никак здоровый раб мужского пола обходился хозяину, по оценке Шекспира, в стоимость четырех породистых верблюдов. И вскоре через тех, кто уже освободился, до лейтенанта стали доходить сведения, что многих рабов хозяева удерживают.
Как-то к нему пришла только что освобожденная женщина, которая была в отчаянии от того, что не отдают двух ее маленьких детей. Обнаружилось, что двое детей, девятилетняя девочка и ее младший брат, находятся в услужении у весьма влиятельной придворной дамы, которая решительно настроена оставить их при себе. После долгих переговоров дама согласилась освободить мальчика, но девочку не хотела отдавать ни в какую. Услышав об этом, обезумевшая мать заявила Шекспиру, что предпочтет сама остаться в рабстве, чем уехать на волю без своего ребенка. «Она рассмеялась над моим обещанием непременно освободить ребенка», — записал лейтенант. Это было уже слишком, и англичанин тут же верхом помчался во дворец к хану. Столь внезапный визит привел в большое беспокойство главного министра, всячески пытавшегося узнать о его причине, но Шекспир решил, что благоразумнее «оставить его в неведении на этот счет». Британец с тревогой ощущал, что один-единственный ребенок ставит под угрозу результат всего дела, и потому решительно потребовал не разговора через посредников, а немедленной аудиенции.
Оказавшись в ханских покоях, Шекспир сразу же попросил, чтобы девочке разрешили уехать с матерью. Однако хан заявил на это, что у маленькой рабыни нет никакого желания покидать столь прекрасный дворец. В ответ Шекспир сказал, что ребенок еще слишком мал, чтобы понимать подобные вещи, и хан на какое-то время заколебался, затем повернулся к главному министру и довольно раздраженно бросил: «Отдай ребенка». Девочку привели и передали Шекспиру. «Мне редко приходилось видеть более прекрасное дитя, — записал он в тот вечер. — Было совершенно ясно, что она предназначалась для личного гарема хана». При виде Шекспира, одетого в местный костюм, девочка приняла его за работорговца и принялась плакать и кричать: «Ни за что! Ни за что я с ним не пойду!» Но, по счастью, рядом с Шекспиром оказался человек (не корнет ли Айтов?), которого она знала и которому доверяла, так что в конце концов ее уговорили пойти с ним и сесть к нему в седло. На следующее утро мать привела обоих детей к Шекспиру, чтобы поблагодарить его.
Но и на этом дело освобождения не закончилось. Оставалось еще около двадцати русских, и Шекспиру вновь пришлось обращаться к хану с заявлением о том, что его указ не выполняется. Показав хану список тех, кого, по его сведениям, удерживали, Шекспир заявил, что в случае невозможности забрать с собой всех русских он вынужден будет и вообще отказаться от этого дела. При этом лейтенант еще раз напомнил хану, что до тех пор, пока в руках хивинцев остается хотя бы один царский подданный, Россия будет иметь предлог для вторжения на их территорию.
