В том, что Министерство иностранных дел России спокойно утверждало отсутствие подобных планов, нет ничего удивительного и неправдоподобного. В это время министром иностранных дел в России был А. М. Горчаков, который, искренне давая такие гарантии, в действительности не обманывал англичан. Дело в том, что в России так же, как и в Англии, были сторонники «наступательной политики» и сторонники политики «мирного сосуществования», что в свою очередь хотя и не совсем адекватно, но соответствовало политике «искусного бездействия», являясь антитезой активной деятельности. «Ястребами» в России являлись военный министр Д. А. Милютин и посол в Константинополе Н. П. Игнатьев. А министр финансов М. X. Рейтерн и министр иностранных дел А. М. Горчаков относились как раз к «голубям».
С самого начала своей деятельности российский министр иностранных дел предложил другим государствам «прийти к согласию и предпринять совместные дипломатические действия в целях примирения, успокоения и гуманности». В своей записке императору Горчаков отметил: «Мы даже взяли на себя инициативу провозглашения принципа невмешательства и предложили всем державам принять его».
Однако с начала семидесятых годов, когда речь шла о приведении в действие военных сил России, Горчаков все более оказывался в изоляции. Даже его крупный дипломатический успех по отмене дискриминационных статей Парижского трактата, явившийся ярким проявлением его истинного кредо как политика, резко отрицательно сказался на отношении к нему военного ведомства, руководимого деятельным генералом Милютиным. Поэтому решение о начале военных операций в Средней Азии принималось вопреки упорному сопротивлению Горчакова и буквально через его голову. Наиболее сильным аргументом считался пример колониальных захватов Франции в Африке и той же Англии — в Индии и Китае. Россия не хотела отставать от великих держав, стремившихся поскорее завершить территориальный раздел мира. Военный министр Милютин, по словам П. А. Зайончковского, «по-прежнему продолжал оставаться сторонником активной политики и преодолевал сопротивление князя Горчакова. Часто те или иные вопросы, касавшиеся Средней Азии, ставились Милютиным перед Александром II в обход князя Горчакова. Так, например, вопрос о занятии всего Кокандского ханства был решен царем в 1873 году по настоянию Милютина и Кауфмана, об этом было предложено Милютину лишь довести до сведения канцлера».
Таким образом, если в Лондоне «ястребы» с «голубями» вели дела попеременно, то в Санкт-Петербурге они постоянно соперничали друг с другом, впрочем, оставляя окончательное решение за самодержцем. И Александр II, хотя и весьма уважал князя Горчакова, удовлетворил ходатайство своего военного ведомства — Россия предприняла третий поход на Хиву.
Помня предыдущие неудачи 1717 и 1839 годов, наши военные старались на этот раз избежать любого риска. Поэтому еще заблаговременно в 1869 году, предвидя неизбежное столкновение с Хивой, туркестанский генерал-губернатор фон Кауфман решил предпринять возведение у Красноводского залива крепости. Этот свой взгляд на стратегическое и торговое значение таковой крепости Кауфман подробно развил в письме от 22 июня 1869 года на имя военного министра графа Д. А. Милютина. Письмо это было отправлено в Петербург с полковником Столетовым. Получив «добро» в Петербурге, полковник Столетов в том же году высадился с небольшим отрядом на восточном берегу Каспийского моря, у Красноводского залива, в местности Кадд-и-Шах (Царская Стопа), и основал там укрепление Красноводск.
Однако для верности решено было не действовать силами одного лишь красноводского гарнизона. Тем более что проведенная осенью 1872 года полковником Маркозовым военная рекогносцировка Хивы из Красноводска фактически потерпела неудачу. Император Александр III, приняв в декабре 1872 года окончательное решение о походе, повелел двинуть на Хиву войска трех сопредельных округов: Туркестанского, Оренбургского и Кавказского, с таким расчетом, чтобы они могли подойти к Хивинскому оазису, по возможности, одновременно. Это наступление отрядов со стороны Красноводска, Мангышлака, Оренбурга и Туркестана должно было происходить под общим командованием генерал-адъютанта фон Кауфмана.
И вот весной 1873 года отряды общей численностью около пятнадцати тысяч человек выступили в поход. Главнокомандующий фон Кауфман возглавлял Туркестанский отряд, который выступал двумя эшелонами: из Туркестана и из Казалинска. Командование Оренбургским отрядом было возложено генерал-губернатором Крыжановским на генерал-лейтенанта Веревкина. Мангышлакский отряд возглавлял полковник Ломакин, а Красноводский отряд вновь возглавил полковник Маркозов. Однако хан Хивы, зная те огромные расстояния, которые придется преодолеть наступающим, и те трудности, с которыми им придется столкнуться, поначалу чувствовал себя в безопасности. Тем не менее все отряды на этот раз неуклонно приближались к Хиве, и хан в конце концов заволновался. Пытаясь умилостивить противника, он освободил всех русских рабов и пленников, удерживаемых в Хиве, — двадцать одного человека, — но этим шагом уже ничего не добился.
В конце концов до границ ханства не дошла только часть Красноводского отряда, двинувшаяся к Хиве прямиком, та же часть, что отправилась через Мангышлак, вскоре присоединилась к Оренбургскому отряду и оказалась даже в авангарде движения. Казалинский отряд в свою очередь присоединился к Туркестанскому, и к концу мая, успешно преодолев все трудности похода, русские войска подошли к Хиве с двух направлений. Причем весьма замечателен тот факт, что Оренбургский отряд, которому надлежало преодолеть наибольшее расстояние (около полутора тысяч километров) достиг цели на два перехода ранее Туркестанского. Хотя поначалу глубокие снега, достигавшие порой двадцати градусов морозы, бураны и разбитая обозами дорога, представлявшая цепь ухабов, казалось, вновь объединились, чтобы выручить Хиву из беды. Однако на этот раз Оренбургский отряд прибыл к концу марта на Эмбенский пост только с сорока пятью больными. Сами войска, правда, сознавали, что успешным движением обязаны усердию и заботливости киргизов, которые выставляли на всяком ночлеге даже больше кибиток, чем было назначено, сена накладывали на пол достаточно, а сверху застилали кошмами. И к тому же отказались от платы.
Мало того, в особенно холодные или бурные ночи киргизы размещали эшелон по аулам или в собственных землянках. Волостные и аульные старшины постоянно шли с отрядами и транспортами и, когда сани с тяжестями останавливались в сугробах, от изнурения лошадей и верблюдов, припрягали к ним своих, также не соглашаясь брать за это никакого вознаграждения. Такое поведение людей, еще недавно бунтовавших, свидетельствует о радикальной перемене их отношения к России и должно быть поставлено в заслугу деятелям народного управления.
Едва придя в себя от морозов, войска вскоре стали изнывать от жары и недостатка воды. Тем не менее без особого сопротивления со стороны хивинцев они достигли территории ханства, где сразу попали из безводных пустынь в благодатный хивинский оазис. Местные жители также не проявили никакой враждебности к появившимся русским войскам. Напротив, заверенные Кауфманом в том, что русские идут лишь для того, чтобы наказать хана, и не причинят никакого вреда мирным жителям, они стали снабжать наших солдат продовольствием, правда, запрашивая втридорога. Воинский дух проявили одни туркмены, конница которых численностью до шести тысяч сабель постоянно сопровождала опередившую всех оренбургскую колонну, не позволяя нашим солдатам терять бдительность.
