Подполковник Гордон со своим отрядом двигался, преодолевая снега, в которых низкорослые лошади проваливались по брюхо. Ему приходилось пережидать жестокие бури — и тем не менее он прошел шестьсот километров по горам за три недели. Экспедиция Гордона намеревалась заполнить как можно больше «белых пятен» на британских штабных картах этой малоизученной области, и привезенные ими весной 1874 года сведения оказались для британцев весьма тревожными.
При условии правильно выбранного времени года горные перевалы в этих местах оказались совсем не такими уж и непроходимыми. В действительности очень немногое препятствовало теперь русским войскам из гарнизонов, расположившихся в районе Коканда, связанного с Россией договором 1868 года, форсировать Амударью и устремиться через горные проходы в Дардистан и Кашмир, а оттуда — на север Индии. Наиболее уязвимыми оказались расположенные приблизительно в сотне километров к северо-западу от Гилгита перевалы Барогил и Ишкашим. Хотя они находились почти на равном расстоянии от ближайших британских и русских застав, подходы к ним с севера были гораздо легче, чем с юга. В случае конфликта за обладание ими, Гордон был почти уверен в непременной победе русских. Большую часть года оба перевала преодолевались без особых проблем; по слухам, несколько лет назад один из местных правителей, следуя именно с севера, даже сумел протащить через них пушки.
В своем докладе начальству Гордон указал, что через Барогил и Читрал русские могут достичь индийской границы всего за тринадцать дневных переходов и примерно столько же потребуется при движении через Ишкашим и Гилгит. Оба перевала, по мнению и других офицеров, оказались вполне проходимыми. К тому же существовал еще и Каракорумский перевал, также вызывавший у англичан немалые опасения. Гордон был уверен, что возможный захват русскими Кашгара менее опасен, чем уже случившаяся оккупация Коканда, хотя во время войны первый мог служить или важным центром снабжения пересекающих Памир соединений, или, напротив, плацдармом, с которого англичане смогут нарушать их коммуникации. Таким образом, сохранение дружественных отношений с Якуб-беком становилось теперь для Британской Индии жизненно необходимым.
В дополнение ко всему перечисленному Гордон и его товарищи сделали еще одно тревожное открытие: выяснилось, что граница Афганистана и Кашгарии проходит по крупному горному хребту, в котором имеется разрыв шириной примерно семьдесят километров. Как только это выяснят русские, они заявят, что хребет — владения Коканда, а значит, и их собственные, и тем самым, по словам Форсайта, смогут вбить «узкий клин фактически русской территории» между восточной частью Афганистана и Кашгарией, оказавшись еще ближе к северу Индии. Помимо фактов, экспедиция Гордона насобирала и немало тревожных рассказов о русских агентах и караванах, регулярно навещавших Афганистан, куда английским торговцам доступ по-прежнему был закрыт.
Тем временем в Лондоне произошли изменения. Весной 1874 года пало либеральное правительство Гладстона, и к власти, располагая внушительным большинством, вернулись тори. Возглавил их Бенджамин Дизраэли, лорд Биконсфилд, истово веривший в великое предназначение Британской империи и рьяный сторонник активной внешней политики. Его убеждения полностью разделяла и королева Виктория. Дизраэли активно критиковал своих предшественников за то, что называл демонстрацией слабости перед русскими, и собирался исправить их ошибки. Теперь вновь пришел черед «наступательной политики» и значительного охлаждения англо-русских отношений. В центре внимания нового Кабинета оказалась, естественно, Индия, причиной чему были очередные впечатляющие достижения Санкт-Петербурга в Средней Азии.
Дизраэли и новый государственный секретарь по делам Индии лорд Солсбери пока боялись не столько неизбежности русского нападения на их сокровище, сколько попыток Санкт-Петербурга вопреки данным в 1873 году Горчаковым заверениям прибрать к рукам Афганистан. В случае подобного успеха России это усугубляло проблемы англичан в Индии, не говоря уже о том, что впоследствии Кабул мог использоваться как плацдарм для вторжения. Поэтому Дизраэли озаботился учреждением постоянной британской миссии в Кабуле, а «ястребы» из его окружения добивались открытия представительств также в Герате и Кандагаре. Таким образом, отчетливое намерение британских политиков прибрать к рукам Кабул — следует обратить на это особое внимание — созрело уже в начале 1874 года, а не в результате миссии Столетова!
«Во всех концах Азии, — писал Форсайт, — только и говорят о том, что Россия наращивает мощь и будет наращивать ее дальше, и что Британия ее боится и не станет ни выступать против ее экспансии, ни помогать тем, кто боится быть поглощенным Россией». В результате этого, заявлял он, некоторые правители начали задаваться вопросом, а не лучше ли стать лояльными по отношению к тем, кого в Азии все признают «грядущей мощью».
Но если Калькутту тревожило присутствие у памирских перевалов русских гарнизонов, то Санкт-Петербург, в свою очередь, беспокоила военная и политическая активность Британии в тех областях, которые он считал входящими в русскую сферу влияния. Начавшись вполне невинно, по всей видимости, с независимых путешественников, эта активность сношений между Кашгарией и Индией обернулась сначала одной, затем другой дипломатической миссией. Мало того, что подобные миссии подрывали успех России при дворе Якуб-бека, английские военные специалисты тем временем еще и энергично картографировали памирские перевалы. Что подготавливали в этих местах Лондон и Калькутта? И вот, в то время как взаимное недоверие усиливалось и отношения между Британией и Россией все ухудшались, Афганистан все больше и больше начинал приковывать внимание участников Большой игры.
Проводя в жизнь новую политику, Дизраэли первым делом вместо ставленника либералов лорда Нортбрука решил назначить вице-королем Индии лорда Литтона.
Барон Эдвард-Роберт Литтон был единственным сыном и наследником известного романиста Эдварда Бульвер-Литтона и не только известным государственным деятелем, но и поэтом, писавшим под псевдонимом Оуэн Мередит. Нортбрук ушел в отставку, резко осудив решение правительства, вновь пожелавшего вмешаться во внутренние дела взрывоопасного Афганистана, и предрек, что отказ от политики искусного бездействия подвергнет Британию риску «новой ненужной и дорогостоящей войны» с коварным соседом. Значит, опять-таки дело пахло войной уже тогда!
Предупреждения Нортбрука, однако, никто не услышал, и лорд Литтон, вооружившись подробными инструкциями относительно предписанной ему новой наступательной политики, энергично взялся за дело с истинно поэтическим темпераментом. Для начала он объявил королеву Викторию императрицей Индии, с одной стороны, в духе Дизраэли угождая властительнице, а с другой — «на языке, который не допускает ошибок», подавая сигнал России о том, что британская привязанность к Индии постоянна и абсолютна. Другими словами — «руки прочь».
Но здесь нужно отметить один любопытный факт. Зимой 1876 года лорд Литтон высказал нашему послу в Лондоне графу Шувалову мысль о полезности прямых, непосредственных сношений вице-короля с туркестанским генерал-губернатором. В то же время Кауфман представил секретную записку военному министру, в которой высказывал соображения об «общности интересов наших в Азии с Англией», о том, что у нас там «общие враги — мусульманство и варварство», что «успех азиатов над англичанами невыгодно отзовется и на нас, а успех азиатов над нами послужил бы гибелью для Англии». Там же говорилось и о вреде снабжения армии азиатских владетелей усовершенствованным оружием и обучении их драться с европейцами, а главное — что «мы должны идти рука об руку с Англией в делах наших в Азии».
