Турция получала право охранять границы и этой провинции силами только регулярных войск, расположенных в пограничных гарнизонах. Фракия, Македония и Албания оставались за Турцией. В этих провинциях, а также на Крите и в областях, населенных армянами, Турция обязывалась провести реформу местного самоуправления, уравняв в правах христиан с мусульманами. Была признана независимость Черногории, Сербии и Румынии. Однако территория, отходившая по Сан-Стефанскому договору к Черногории, значительно сокращалась. Предоставленный Черногории СанСтефанским договором выход к морю (с портом Бар) сохранялся, но без права держать военный флот. Контроль над Черногорским побережьем передавался Австро-Венгрии. Территория Сербии несколько увеличивалась, но не за счет Боснии, а за счет земель, на которые претендовала Болгария. Австро-Венгрия добилась права оккупировать Боснию и Герцеговину, а также держать гарнизоны в Новопазарском санджаке, которые оставались за Турцией. Румыния получала Северную Добруджу взамен придунайского участка Бессарабии, возвращенного России, и дельту Дуная.
Россия под угрозой войны с Англией и Австро-Венгрией, ослабленная только что завершившейся войной с Турцией и не поддержанная Германией, была вынуждена согласиться со всеми предложенными условиями, даже несмотря на то что новый договор перечеркивал практически все ее достижения в результате победы над Турцией. На этот раз Александр II, сам изрядно утомленный только что закончившейся тяжелой войной на Балканах, к огромному разочарованию «ястребов» обеих сторон, отступил. Теперь Санкт-Петербургу оставалось лишь наблюдать, как плоды победы, доставшейся ему столь дорогой ценой, расхищались другими европейскими державами — с Британией во главе.
Англия открыто демонстрировала готовность в любой момент начать военные действия, усиленно склоняя все европейские государства к созданию новой анти-российской военной коалиции. И, хотя по мнению русских военных Англия явно блефовала, будучи сама не готова к широкомасштабному конфликту на два фронта, в Петербурге ясно осознавали близость и опасность новой войны. Д. А. Милютин записал в те годы в дневнике: «Англия лезет в драку и, несмотря на нашу уступчивость, придумывает все новые предлоги для разрыва». Русские военные смотрели на происхоящее со своей стороны; правительство же оценивало ситуацию более реалистично. Вести войну против коалиции европейских государств Россия в тот момент не могла в силу многих причин; например, рубль в 1878 году стал стоить сорок копеек. На этот раз попытки русского Министерства иностранных дел решить дело мирным путем к успеху не привели. Берлинский конгресс явился черной страницей в биографии канцлера Горчакова; его установка на мирное разрешение ситуации на этот раз не сработала, а стукнуть кулаком по столу восьмидесятилетний дипломат, искренне веривший, что мощь государства создается не военными демаршами, а мирной и планомерной работой, уже не мог.
В резюме своего отчета 1867 года за одиннадцать лет внешнеполитической деятельности кабинета Горчаков писал: «В какой области не возьмись мы строить предположения, будь то Европа или Восток, мы приходим к одному выводу — для своей безопасности, равно и ради своего могущества на внешней арене, и в интересах народов, заботу о которых возложило на нас Провидение, а также в интересах мира и общего равновесия, наипервейший долг России есть завершение внутренних преобразований, от чего зависит будущее России и всех славянских народов. Сие есть основа основ нашей политики».
Итак, все приготовления России к диверсии в сторону Индии вновь оказались не только напрасны, но и чреваты большими проблемами. Однако ни Столетов, ни даже Кауфман пока еще ничего об этом не знали.
Шестнадцатого июля из Кабула пришло повеление: наместником быть сыну покойного, а сопровождать русское посольство — Мухаммед-Хасан-хану. Через пару дней наша миссия двинулась дальше.
Тем временем к Джаму подтянулись остальные отряды, выступившие из Ташкента и Маргелана в середине июня. Таким образом, часть программы по вторжению в Британскую Индию Кауфманом уже была выполнена. Теперь он в полной готовности к броску ожидал окончательной команды сверху.
Двадцатого июля к Кауфману прибыл из Бухары посланец эмира с известием, что пограничным бекам приказано выставить для русских войск провиант и фураж бесплатно. События все еще благополучно развивались по намеченному здесь пути. Но вот 21 июля пришла телеграмма от Милютина следующего содержания: «По изменившимся политическим обстоятельствам, предполагавшееся наступательное движение отрядов Туркестанских и Красноводского, вероятно, будет отменено и вскоре последует высочайшее повеление о роспуске этих отрядов».
Какие чувства могла вызвать у главнокомандующего готового к броску тридцатитысячного корпуса такая телеграмма? Но какими бы они ни были, генерал фон Кауфман, как человек законопослушный, вынужден был приостановить движение и ожидать дальнейших распоряжений.
Второго августа Кауфман получил от Милютина шифрованную телеграмму следующего содержания: «…о занятии Мерва не может быть теперь и речи. Вообще цель действия отрядов: прикрытие наших пределов и демонстрации… В особенности обратите внимание на сказанное… относительно Афганистана. Установление с ним дружественных отношений испугает Англию, более чем всякие движения наших отрядов».
То есть — никаких посольств! Никаких обещаний дружбы! Но где теперь находится посольство Столетова?
Третьего августа посольство спустилось в бамианское ущелье и вступило в Бамиан, где отдыхало один день. Иными словами, Столетов находился практически у ворот Кабула, в нескольких днях пути.
Пятого августа, продолжая путь, русское посольство осмотрело знаменитые бамианские пещеры в несколько этажей, вырубленные в отвесных скалах, и еще более знаменитые две статуи будд тридцатисеми- и пятидесятитрехметровой высоты, также высеченные в особых нишах скал. Они были разрушены талибами весной 2001 года.
Восьмого августа миссию встретил министр двора Абдулла-хан, а 9-го — министр иностранных дел визирь Шах-Мухаммед-хан, с тремя слонами, назначенными для миссии. На завтра предстояло торжественное вступление посольства в Кабул, и именно в этот день вечером пришла почта из Ташкента! Кауфман сделал все, что мог, срочно отправив письмо своему эмиссару. Он понимал, что вернуть посольство, уже находящееся у стен Кабула, теперь невозможно.
Хопкирк трактует эти события по-своему: «Несмотря на то, что после исчезновения опасности войны с Британией запланированное вторжение Кауфмана в Индию отменили, миссию в Кабул не стали откладывать. Отчасти это объяснялось желанием Кауфмана доставить британцам неприятности, а заодно и его стремлением исследовать места вероятного вторжения — в случае, если когда-либо удастся вновь вернуться к прежнему плану. Весть о том, что русская миссия направляется к афганской столице, шпионы принесли в Индию в то время, когда Берлинский конгресс еще не закончился. Как полагают, Шер-Али попытался убедить русских повернуть обратно, но Кауфман заявил, что слишком поздно отзывать людей назад и что хан будет лично отвечать за их безопасность и за их сердечный прием. На запрос британцев относительно миссии русское Министерство иностранных дел опровергло информацию о ней, упорно утверждая, что такой визит даже не планируется. В очередной раз Санкт-Петербург клялся в одном, в то время как Ташкент делал совершенно противоположное».
