Однако 3 сентября по ошибке пограничного постового начальника в Кабул пробрался индиец Невад-Гулан-Гасан, принятый по совету Разгонова. Этот посланец, прибывший только с 9 нукерами, привез эмиру дружеское письмо от вице-короля и генерал-губернатора Индии. Он был принят 10 сентября, а 24 сентября уже отправлен назад. Эмир отвечал, что у него траур по случаю смерти наследника и потому посольства принять не может, тем более с таким огромным конвоем и свитой. Такой ответ он дал по совету нового главы русской миссии генерала Разгонова.
Лорд Литтон, возмущенный отказом эмира, стал убеждать кабинет министров не тратить времени даром и санкционировать немедленное объявление войны!
Восемнадцатого сентября Кауфман получил от Милютина телеграмму с высочайшим повелением командировать Столетова в Ливадию и, до разрешения всех вопросов, удержать афганское посольство у нас, а наше в Кабуле.
Шестнадцатого и семнадцатого октября Разгонов написал Кауфману два письма, которые генерал-губернатор получил только 6 ноября. Судя по всему, новоиспеченный генерал к этому времени уже достаточно хорошо разобрался в сложившейся ситуации. Возражая против мнения, будто миссия должна оставаться в Кабуле для удержания за собой позиции, Разгонов доказывал, что для пользы дела миссию, наоборот, следует отозвать как можно скорее. Наша позиция, говорил он, «останется за нами, но только до тех пор, пока власть эмира не пошатнется. Она наверное пошатнется, если только англичане разовьют свои действия с достаточной энергией. Я всего менее боюсь английских войск, но крепко боюсь их золота, я боюсь внутренних смут, которые они поднимут. Разделяй и властвуй — их неизменный девиз, и конечно никто в мире не умеет лучше их применять его к делу, особенно в Азии, когда им нужно посеять и раздуть внутреннюю смуту. Следовательно, удержать позицию — значит, по моему мнению, сделать все возможное для поддержания прочности власти эмира, устранить, избегнуть по возможности всего того, что могло повредить ей.
На этот раз самое нужное — ослабить настойчивость и энергию действий англичан, ибо помощь наша еще далека. Наше же пребывание в Кабуле есть один из сильнейших стимулов, двигающих англичанами… Дня три назад визирь повторил мне снова то, что говорил уже много раз: англичане прямо говорят нам: удалите русских из Кабула — и мы успокоимся…
Таким образом, полезную деятельность миссии в Кабуле можно считать совершенно законченной. Дальнейшее пребывание наше здесь в настоящую минуту только вредит делу, вызывая настойчивую, раздражительную деятельность англичан и ускоряя их военные и другие операции, что вовсе не желательно».
До какой степени Разгонов верно понимал дело и предсказывал события, выяснилось не далее, как через месяц, но тогда Кауфман ему не поверил. А может быть, просто не захотел действовать, руководствуясь «боязнью англичан».
Рисуя участь злополучной миссии, сидящей в заточении без всякого дела, Разгонов говорил: «Дома здесь совершенно не приспособлены для зимнего времени года: печей нет вовсе, да они были бы бесполезны, потому что вся четвертая стена каждой комнаты есть деревянный, сложенный из кусочков, ажурный ставень, отодвигаемый по частям кверху. Это очень удобно летом, но зимовать удобнее в порядочной юрте, чем в таких комнатах, где поэтому проводят целые дни, закутавшись в шубе, над жаровней с углями.
И вот, среди такой обстановки придется провести зиму людям больным, истомленным до последней крайности злокачественной болотной лихорадкой и тифом, без всяких удобств для жизни, без доктора, без лекарств, почти без денег и даже без возможности моциона и движения на свободном воздухе… Что же касается возможной пользы, которую могла бы принести миссия своим присутствием здесь, то для этого необходимы деньги и влияние, которых нет, и главное войска. Англичане для начала деятельности посольской миссии ассигновали 300.000 рублей, имеют здесь давно подготовленную почву и войска на самой границе, всего в 300-х верстах от Кабула».
Двадцать первого октября комендант афганской крепостцы Али-мечеть в Хайберском ущелье (в семи километрах от границы) получил от английского поверенного майора Каваньяри, из города Пешавара, сообщение, что «в скором времени победоносные английские войска двинутся к крепости Али-мечиту, для удаления оттуда офицеров и войск эмир-сагиба. Поэтому прошу вас, Фейз-Мамед-хан, по получении этого письма, очистить крепость Али-мечеть от офицеров и афганских войск во избежание столкновения их с английскими войсками и племенем хейберских афродитов, сопровождающих английское войско…»
Комендант, однако, ответил торопливому майору, требовавшему сдачи крепости ранее объявления войны, следующее: «Желая пройти в Кабул, вы предлагаете мне сдать вам крепость Али-мечеть, прибавляя при этом, что войска ваши двигаются туда; на все это я сообщаю вам, что крепость Али-мечеть имеет своего хозяина, и если вы решаетесь придти, то идите». Майор не решился.
Эта странная выходка Каваньяри, должно быть, была навеяна многочисленными историями о взлетах наполеоновских маршалов, среди которых вращался его отец. Ему и в самом деле в скором времени суждено было взлететь высоко…
Двадцать третьего октября генерал Разгонов получил от Кауфмана письмо от 29 сентября, в котором было сказано, что «эмиру следовало бы принять английское посольство, если этим можно избежать войны, тем более, что по заявлению англичан, они посылали посольство для укрепления дружбы, и что пока эмир еще не знает, что от него потребуют. Не следует только заключать с англичанами никаких обязательств». В письме также говорилось, что в случае начала войны русская миссия должна испросить разрешения на отъезд у эмира…
Двадцать девятого октября Разгонов получил очередное послание Кауфмана от 13 октября с приказанием из Ливадии все-таки сидеть в Кабуле вплоть до особого приказания. Получая то и дело столь разноречивые приказания, для успешных действий при дворе иностранного государства, несомненно, должно было иметь особую дипломатическую закалку, каковой ни у Разгонова, да и у Столетова совсем не было.
Тридцатого октября в Ливадии в высочайшем присутствии состоялось особое совещание, для которого был вызван из Лондона и русский посол граф Шувалов. Ему поставили задачу всеми возможными способами смягчить позицию Англии по отношению к Афганистану и склонить ее к мирному решению разногласий.
В этот же день Кауфман получил телеграмму, в которой говорилось, что предложенный нам эмиром союз, как вовсе не соответствующий интересам России и направлению нашей политики, «Его Величеству угодно было отклонить» и что для обсуждения вопроса о дипломатическом воздействии на английское правительство и ограждения Шер-Али-хана был вызван из Лондона граф Шувалов.
Первого ноября Кауфман по ходатайству Разгонова отправил с курьером в Ливадию письмо эмира. Письмо эмира приведено Яворским. Вот текст этого письма:
«Так как согласно потребностям дружбы и расположения, необходимо уведомить Ваше Императорское Величество о стечении некоторых обстоятельств и происшествий, то и прошу Вас позволить написать Вам, что с тех пор, как двери дружеских сношений открылись между могущественным правительством Вашего Величества и здешним, покровительствуемым Богом правительством и произошли дружеские сообщения, — сердца чиновников британского правительства почувствовали себя оскорбленными. Давно уже они надоедали и беспокоили служащих богоданного правительства и проявили много неприятных поступков, которые не согласуются с условиями соседства. Огонь их зложелательства и лукавства еще не погас, когда миссия Вашего Величества прибыла в мою столицу Кабул и стала нанизывать перлы дружеских чувств на нить государства. Это событие увеличило их (англичан) оппозицию и вражду: по прибытии миссии Вашего Величества, они выказали враждебное настроение публично и частным образом, поступали бесчестно и заявляли свою вражду множеством разных способов. Прежде всего они пришли к Джамруду, местности на моей границе, со множеством спутников, которых они называли своими провожатыми, — по-видимому с каким-то поручением, а на самом деле, чтобы причинить зло богоданному правительству, и хотели без позволения пройти в столицу и удовлетворить своему желанию оскорбить миссию Вашего Величества.
