Итак, ультиматум Литтона был неприятен эмиру не только своим внутренним содержанием, но и внешней формой.
Настала критическая минута в истории Афганистана: английские войска стояли у ворот и ждали сигнала, а перед ними виднелось многочисленное «дружественное» посольство с богатыми подарками, которых эмир не только не хотел, но по мудрому правилу «Бойся англичан, дары приносящих» откровенно боялся. Со стороны же отдаленных границ России не было видно ни войск, ни подарков. Но прежний русский посол обещал вооруженную помощь, даже составил договор об этом и вручил экземпляр эмиру. К кому же обратиться за советом в таком крайнем и решительном случае? И эмир опять обратился за советом к Разгонову.
Сначала Разгонов хотел было посоветовать эмиру принять английскую миссию, «но, ознакомившись ближе с положением дела, я убедился в необходимости отклонить прибытие английской миссии в Кабул. Причины этому следующие:
1) Уже 10 лет эмир упорно отказывал англичанам в приеме их посланцев, и это не повело к войне.
2) Условия, которые посольство должно было предложить эмиру, были уже известны. Эти условия были редактированы в Пешаваре еще в начале 1877 года, и тогда же была снаряжена военная экспедиция, дабы, в случае надобности, силою оружия заставить эмира принять эти условия, которыми Афганистан превращался в вассальную территорию индо-британского правительства.
3) Наше присутствие в Кабуле едва ли могло изменить редакцию этих условий в выгодную сторону, как для Афганистана, так и для нас.
4) Раз приехав в Кабул, англичане не уехали бы отсюда, не доведя дело до конца. А так как эмир не принял бы, в чем я уверен, ни одного пункта этих условий, то разрыв последовал бы чрезвычайно быстро.
5) Явившись в Кабул с запасом золота, имея здесь много агентов и, при существовании недовольных людей в самом Кабуле, англичане непременно подняли бы весьма серьезные внутренние беспорядки и одновременно с этим двинули бы войска в пределы Афганистана. Таким образом, с прибытием английской миссии в Кабул, разрыв делался бы еще неизбежнее, и кризис наступил бы еще скорее. Только полным, безусловным принятием условий и немедленным удалением нашей миссии из Кабула эмир мог сохранить мирные отношения с англичанами».
Таким образом, новоиспеченным генералом Разгоновым было принято неожиданно парадоксальное решение. Насколько обоснованно он поступил, каждый решит по-своему, но, как бы то ни было, главное заключалось в том, что окончательное слово все равно оставалось за эмиром.
Разгонов в письме от 8 ноября сам сетовал, что, не имея инструкций и ничего не зная о переговорах и обещаниях Столетова, он был поставлен в крайне тяжелое положение. «Мне оставалось одно: действовать на свой страх, по своему усмотрению. Я старался поддерживать и развивать ненависть и недоверие к англичанам; я постарался укоренить незыблемое убеждение в необоримом могуществе России, в величии духа ее Императора, в прямоте и крепости его слова. Затем я постарался не связать себя никаким словом, никаким определенным ответом или обещанием… Выдерживать с честью такое положение олимпийского оракула, среди таких серьезных критических обстоятельств возможно только короткое время, а не 15 недель…»
И вот 18 ноября в Кабул пришло письмо Кауфмана с приказанием Разгонову подать совет эмиру помириться с англичанами.
Кауфман уведомлял, что письмо эмира к государю он послал в Ливадию с курьером, а для эмира писал так: «Считаю нужным затем уведомить Ваше Высокостепенство, что англичане, как мне точно известно, намерены сделать новую попытку примириться с вами. Со своей стороны я, как друг Ваш, думая о будущем, советую Вашему Высокостепенству, если англичане, как я уверен, сделают шаг к примирению, дать им ветвь мира».
По всей видимости, Кауфман рассчитывал на успех Шувалова, говоря о еще одной попытке. Посылая это письмо, он еще не знал, что русскому послу было рекомендовано не заводить разговоров на эту тему самому, а только замолвить словечко при случае. Случай же графу представился далеко не сразу, а тогда, когда уже было совсем поздно.
Разгонову Кауфман писал в общем то же самое, что и эмиру. Просил советовать эмиру примириться с англичанами, прибавляя, что помочь эмиру войсками не может, за неполучением на то повеления от государя, а кроме того, приказывал предложить Шер-Али-хану освободить из тюрьмы своего сына Якуб-хана, чтобы привлечь на свою сторону его многочисленных приверженцев.
Разгонов составил выписку из этого письма и с переводом на персидский язык передал ее визирю для доклада эмиру. Нота эта мало походила на категорический слог Кауфмана, который Разгонов счел нужным изменить, как он сам говорит, ради смягчения впечатления. Вот эта выписка.
«По положительным сведениям, Англия намерена сделать примирительную попытку; следует, во избежание несвоевременного столкновения с англичанами, пойти на примирение.
Если бы англичане пожелали, чтобы было принято их временное посольство, то, быть может, можно и не отказать им в этом, если посольство будет иметь конвой в 20–25 человек. И главное, чтобы эмир-сагиб не связал себя какими-нибудь такими обязательствами, которые бы ослабили его независимость, его самостоятельность.
Если англичане решатся на то, чтобы сделать новый шаг к примирению, то, значит, они войны не хотят. Но если они не сделают этот шаг, снизойдя к нему и сделав возможные любезности, нет основания идти на дальнейшие уступки.
Следовательно, надо сделать так, чтобы эмир-сагиб избежал несвоевременного столкновения с англичанами, но так, однако, чтобы не связать себя какими-нибудь договорами, например, приемом постоянного резидента или поставлением английского гарнизона в каком-либо афганском городе или что-либо подобное.
Пусть помнит эмир-сагиб, что он есть и должен быть независимым государем Афганистана.
Пусть помнит, что если англичанам дать палец, они руку откусят».
К этому времени ответ на английский ультиматум был уже написан и содержал в себе отказ в резкой форме. Теперь приходилось переделывать его и смягчать выражения. Это задержало ответ.
На другой день, еще до восхода солнца, визирь разбудил Разгонова и затем целый день ему не давали покоя всевозможные сановники эмира, требовавшие разъяснения загадок в письме Кауфмана. Оказалось, что его персидский перевод был им совершенно непонятен. Афганцы указали Разгонову, что его «нота» с пресловутым «быть может, можно» не похожа на слова кауфманского письма и «что этого условного выражения не чувствуется в письме к эмиру». Тем самым они фактически обвиняли Разгонова в недобросовестности. Разгонов писал Кауфману, что они потребовали, и весьма настоятельно, дать им его письменное заявление, что слова его высокопревосходительства ими верно поняты и что английское посольство будет принято ими во исполнение категорически выраженного желания его высокопревосходительства. Он отказал в этом.
Разгонов объяснил свой отказ тем, что, в случае беды от английского посольства, афганцы будут иметь в руках «оправдательный документ» и свалят всю вину на русских.
