Афганский народ передал эмиру адрес, подписанный разными сердарами, представителями племен и колен, выборными и депутатами от разных обществ и различными военными начальниками. К адресу было приложено множество печатей, в том числе Магомед-Якуб-хана. Подписавшие адрес также просили эмира отправиться в Россию, чтобы лично ходатайствовать перед царем о защите афганской земли от притеснений Англии.
Русскую миссию афганцы выпроводили в ночь на 12 декабря. В три часа утра, по возможности без шума, тайком, под конвоем двух рот пехоты и эскадрона кавалерии, миссия покинула свою дворцовую «тюрьму» и боковыми улицами осторожно выбралась из спящего города. «Выступление миссии из Кабула, — писал Яворский, — имело вид настоящего бегства; невольно при этом вспоминалось торжественное вступление в Кабул той же миссии в июле месяце того же года».
Эмир выступил в тот же день, но после полудня, с небольшим конвоем из пехоты, и соединился с миссией на первом же ночлеге. Однако Разгонов все время пути держался отдельно, далеко позади эмира, чтобы отделаться от вопросов, на которые не умел отвечать быстро и впопад…
Четвертого января Кауфман получил от Разгонова известие, что эмир едет к нему добиваться встречи с русским царем. Кауфман тотчас телеграфировал военному министру и канцлеру.
На другой день туркестанским генерал-губернатором была получена от Горчакова следующая телеграмма: «Поездка эмира в Петербург была бы бесполезна. Государю Императору угодно, чтобы вы постарались отклонить ее, подтвердив содержание моей телеграммы от 14 декабря. Если Шер-Алиуже переехал границу Афганистана, предложите ему выждать в каком-либо более удобном пункте по вашему усмотрению. Уведомьте, где находится Разгонов. Конец депеши. Горчаков».
Вновь, надо полагать, генерал фон Кауфман испытал горькое чувство досады. И вот 6 января «ястреб» Кауфман пишет «голубю» Горчакову весьма любопытное письмо:
«Эмир, видимо, ищет посредничества его императорского величества. Какой может быть исход его ходатайства, я не берусь судить, но то обстоятельство, что Шер-Али-хан видит единственное спасение для себя в участии к нему нашего державного монарха, становит Государя Императора в глазах всего мира, а в особенности в понятиях всей Средней Азии решителем судеб одного из сильнейших государств Средней Азии, и есть, конечно, факт первостепенной важности… Если Шер-Али-хану будет отказано в почетном гостеприимстве и в выслушании его доводов против английских деяний, то мы потеряем возможность угрожать Англии с этой стороны, ибо угроза эта возможна исключительно тогда, когда Афганистан на нашей стороне, а отказом этим мы навсегда испортим наши с ним отношения.
Все зло, какое сделано нам в Европе, а в особенности в последнюю, великую и трудную эпоху жизни России, есть плод английских происков…
Имя наше здесь в Азии стоит высоко, чисто от всяких нареканий, тогда как англичане далеки от того уважения, коим они желали бы пользоваться, но которое им пока не далось. Вашей светлости, конечно, известно, что мы стоим теперь на той высоте здесь, с которой больно сходить после таких долгих трудов, всегда правдивых, всегда честных, без уклонений. А между тем, отказав афганскому правительству в той нравственной поддержке, которой оно ждет от нас, мы рискуем в конец уронить себя в глазах всей Азии. Мы потеряем то обаяние, то уважение, которое составляет главную нашу силу.
Появление в Петербурге Шер-Али-хана на суд государев есть такой случай, который, как мне сдается, дает нам возможность, не вдаваясь в ту или другую сторону, т. е. не становя Англию к стене, поддержать наши добрые отношения к афганскому правительству… Кажется, что англичанам очень хотелось бы скорее кончить борьбу с афганцами; они будут торговаться донельзя, но в конце концов они уступят, в особенности, если правда, что в Индии не все ладно.
Шер-Али-хан, выездом своим из Кабула, поставил их в большое затруднение, из которого им нелегко выбраться. Жаль, если мы им не затрудним еще более то положение дел, в котором они находятся, хотя бы за то зло, которое они делали, делают и будут делать…»
Одновременно с этим письмом Кауфман написал примерно то же самое и военному министру, но без вразумлений. В этом послании характерна следующая фраза: «…представляя при сем копии с писем ко мне Шер-Али-хана и генерала Разгонова, я возлагаю все мои надежды на мудрость монарха».
Очевидно, что афганское дело Кауфман принимал так близко к сердцу, что даже не отделял себя от Шер-Али-хана: одинаково с ним он возлагал все надежды на мудрость монарха, не упоминая о мудрости его ближайших советников. Но позиция русского монарха оказалась неколебимой; император, в отличие от своих подданных, смог, скрепя сердце, сказать «нет».
Само собою разумеется, что Кауфман тогда же написал письмо и к Шер-Али-хану, которому вновь советовал, сколь возможно скорее, заключить мир с англичанами и не оставлять своего государства. Кауфман пояснял также: «Приезд вашего высокостепенства в русские владения может только усложнить дело».
Но останавливать Шер-Али-хана было уже поздно. 17 января он прибыл в Мазари-Шериф, а через три часа после прибытия эмира туда же прибыло и афганское посольство из Ташкента. Эмиру передали сразу два разных письма Кауфмана. В одном говорилось: «Ваше высоко-степенство просите выслать войск, сколько есть у меня готовых… Имея положительное повеление великого хазрета, Государя Императора, я не могу выслать В. высоко-степенству войска наши. Будем надеяться на лучшие времена в будущем. Это в руках Божиих». Миссию нашу предлагалось теперь же отпустить.
В другом письме говорилось о том, что поездка в Петербург признана неудобной.
Эмир обратился к Разгонову с вопросом:
— Как понимать все, что здесь написано? Означает ли это решительный и окончательный отказ, или нужно еще ожидать чего-либо?
Разгонов отвечал, что, по его мнению, поездка эмира в Россию признана неудобною только в настоящее время и что в Петербург послан курьер, значит, надо подождать еще…
— Судя по содержанию обоих писем, — продолжал эмир, — нужно думать, что сношения России с Афганистаном прекращаются, так как мне отказано не только в военной помощи, но даже и в проезде чрез Россию в Петербург… Теперь генерал Кауфман отпустил мое посольство ни с чем, а вас тоже отзывает. Что же все это может означать, как не полный отказ?
Не слушая ответа Разгонова, эмир продолжал:
— Видно, что Россия в настоящее время не может вести войны с Англией и потому оставляет Афганистан на полнейший произвол ее… Генерал Кауфман советует мне заключить с Англией мир. Да ведь если бы я хотел заключить с нею мир, то сделал бы это и без чьего-либо совета… Но вы вспомните, что говорил мне генерал Столетов. Он советовал мне не принимать английского посла и в случае войны обещал мне военную помощь. В том же духе он писал мне и из Ливадии. Теперь же, когда настало время исполнить свои обещания, вы мне говорите совершенно противное. Где же правда? Кому же верить?
Восемнадцатого января эмир велел принести и прочесть адрес, полученный им от его сына Мамед-Якуба, сардарей, сеидов, духовенства, офицеров и купечества. В адресе одобряется намерение эмира ехать в Петербург и составить конгресс для переговоров с англичанами и дается торжественное обещание сохранить границы и государственный порядок в том виде, как их оставил эмир, до его возвращения.
