— Вот видите, — сказал эмир, — я по желанию народа поехал в Мазари-Шериф с тем, чтобы отсюда проехать в Петербург. И вдруг я получил отказ! Ведь мне незачем было бы и ехать сюда, незачем и пересылать свое семейство, если бы я не решился ехать в Россию. Что же теперь я должен сказать моему народу, давшему свое согласие на эту поездку?
Разгонов не нашелся, что ответить на это, и молчал. Эмир заговорил снова:
— Когда генерал Столетов приехал в Кабул, то я подал ему правую руку и спросил, не принес ли он опять в Афганистан огня, как некогда Виткевич. На это мне генерал Столетов ответил, что он пришел затем, чтобы защитить Афганистан от обид Англии. И что же вышло? Вышло то, что вот уже во второй раз Афганистан подвергается разорению из-за обещаний русских послов… Я имел двадцать миллионов дохода, государство имело для своей защиты шестьдесят тысяч войска, и мы жили мирно, не желая ничего больше. Но вот пришел русский посол, надавал кучу обещаний… Я со своей стороны отдал ключи от ворот Индии в руку России и подверг, вследствие этого, свое государство разорению. А вы… вы сами отказываетесь теперь от обладания этими ключами!
Разгонов опять затвердил свое обычное: теперь не время, надо подождать…
Но эмир продолжал, волнуясь все более и более:
— Теперь я обесчещен… Мне стыдно будет глядеть в глаза своих друзей, в глаза своего народа, в глаза своих врагов-англичан… «Что? — скажут они мне. — Что, помогли тебе русские? А ведь ты на них так надеялся! Ты стремился к ним всем сердцем! И ты все это делал, несмотря на то что мы тебя предупреждали, мы тебе говорили, что Россия бессильна, что никакой помощи тебе дать не может, а напротив, узнает все наше могущество, если только войска ее осмелятся переступить Аму!..» Вот теперь я и убедился на самом деле, что англичане были правы… Вы перед ними — просто школьники!
До сих пор русскому человеку горько читать эти строки. Вот к каким последствиям могут привести туманные намеки и неотчетливо высказанные намерения. Конечно, не будь у эмира Шер-Али собственного стремления заручиться нашей помощью, он не обманулся бы. Здесь же он был «сам обманываться рад». Однако даже это обстоятельсто ничуть не красит занятую тогда Россией позицию. Да и, судя по всему, конкретные обещания с русской стороны все же были даны. В письме Кауфмана к эмиру, которое должен был доставить Столетов, говорилось следующее: «Настоящие наши отношения к Англии имеют такой большой интерес для Вашей страны, что, не имея возможности видеться с Вами, я посылаю к Вам доверенное лицо, генерал-майора Столетова. Генерал Столетов, издавна мне отлично известный, особенно отличившийся в последнюю турецкую войну, лично известный нашему августейшему Государю Императору, передаст Вашему Высокостепенству все мои соображения; прошу Вас сообразить все, им Вам сказанное, верить всем его словам, как моим собственным, и дать мне с ним же по всему этому обязательный ответ. Здесь могу сказать Вашему Высокостепенству только одно, что если искренний и дружественный союз с Вами будет полезен для нас, то такой союз много раз был бы полезнее для Вас».
Формально здесь нет ни слова лжи. Фактически Кауфман и в самом деле был готов в любой момент двинуть войска в Кабул. Но не Кауфман определял политику России, и в этом случае личная инициатива военных на местах, судящих о происходящем со своей колокольни, сыграла с нами опасную и нехорошую шутку.
На следующий день, то есть 19 января, около полудня в помещение миссии пришли визирь, казий
[15] и первый секретарь эмира и передали Разгонову распечатанный пакет. Оказалось, что это новое письмо Кауфмана с приглашением эмира в Ташкент. Генерал-губернатор все же в последний момент решился на свой страх и риск, послав сначала письмо с отказом, пригласить потом эмира хотя бы к себе в Ташкент, не зная, что, по иронии судьбы, именно в этот день Горчаков показал последнее письмо Кауфмана государю императору, и они вместе обсудили сложившееся положение.
Приглашение в Ташкент сначала обрадовало афганцев, но такая быстрота перемены решений, все эти метания из крайности в крайность навели их на какие-то подозрения. Они усомнились в подлинности письма. Секретарь даже спросил визиря по-афгански: нет ли у русской миссии печати генерала Кауфмана? Один из наших переводчиков понимал уже несколько по-афгански. Оскорбительное предположение тотчас разнеслось по нашей миссии. Последовало срочное выяснение. Разбор дела показал, что недоразумение это произошло из-за самовольства первого курьера, отказавшегося взять отправленное ему вдогонку новое послание генерал-губернатора. В результате послание с приглашением в Ташкент пришло позже отказа принять миссию. Эта, мягко говоря, ошибка, тем не менее как нельзя более отчетливо демонстрирует бесхребетность тогдашней русской политики в этом вопросе.
Двадцать первого января Кауфман получил от Горчакова шифрованную телеграмму следующего содержания:
«…Получил письмо Ваше… Из предыдущих сообщений вам известна воля Государя, чтобы в англо-афганском деле мы действовали примирительно, дабы избежать столкновения с Англией из-за Афганистана. В последнее время между графом Шуваловым и лордом Салисбюри, произошел обмен официальных писем, заключающих взаимное обязательство обратиться к прежним соглашениям.
В силу этих соглашений, мы устранили себя, как вам известно, от всякого вмешательства в дела Афганистана. Поэтому даже и приезд эмира в Петербург не мог бы иметь последствием предоставление нам роли посредника между ним и великобританским правительством. Примите его с почетом, но… задерживайте его в Ташкенте впредь до получения указаний. Подробности с курьером».
Таким образом, Кауфман все же не ошибся, пригласив эмира в Ташкент. Однако время было упущено.
Двадцать восьмого января эмир пригласил миссию к себе и принял ее в предбаннике, так как только что принимал ванну, жалуясь на сильную боль в левой ноге. Он заявил Разгонову, что, ввиду приведенных уже соображений и того, что англичане даже не думают исполнять своих обещаний сохранить независимость Афганистана и забирают города один за другим, в Ташкент он не поедет.
Несмотря на все красноречие Разгонова, эмир остался при своем и 20-го окончательно объявил, что не едет из-за ноги и отпускает миссию, кроме доктора, а вместо себя посылает в Ташкент четверых высших сановников.
Хопкирк пишет, что «брошенный русскими эмир впал в отчаяние, дух и здоровье его надломились и, отказавшись от пищи и лекарств, он умер в Балхе». На самом деле эмир умер 21 февраля 1879 года в городе Мазари-шариф от артериального тромбоза, повлекшего за собой гангрену левой ноги и общее заражение крови. Доктор Яворский пытался помочь эмиру до последней минуты, но из-за дикого лечения — обливания ледяной водой, обмазываний кровью козла и т. д. — предпринятого придворными афганскими врачами, время было упущено.
Как только в Кабуле было получено известие о смерти Шер-Али, новый эмир, Якуб-хан, заняв трон, дал обеим сторонам шанс пересмотреть ситуацию. Он послал британцам сообщение, что его «достойный и высокопоставленный отец повиновался зову предвечного и, сбросив одежду существования, поспешил в область божественной благодати». Бритты поняли, что новый эмир не пользуется большой поддержкой племенных вождей и потому готов к переговорам, от которых его отец столь непреклонно отказался.
