Между тем хан Ширгазы собрал совет и предложил коварный план, придуманный его казначеем: войти в переговоры, заманить к себе русского предводителя и заставить его разделить войско на мелкие отряды, под предлогом размещения на зимние квартиры по разным городам. В русском лагере также совещались на военном совете. Майор Франкенберг и другие офицеры высказались решительно против переговоров; один Са-манов был за них, и Бекович принял его мнение, основываясь на том, что отряд сильно утомлен, а лошади и верблюды, находившиеся тоже в окопах, не могли более оставаться без пастьбы.
Во время этих совещаний, утром 20 июня, хивинцы возобновили нападения; но, когда Бекович через одного из татар потребовал объяснения, хан отвел свои войска, известив, что нападение было произведено без его ведома туркменами и аральцами. Для большей убедительности хан показал нашим посланцам двух туркмен, из числа будто бы виновных в нападении, которых водили перед всем войском на тонкой веревке, продернутой одному в ноздрю, а другому — в ухо.
Вскоре за тем явились в русский лагерь два хивинских уполномоченных Кулумбай и Назар Ходжа, с которыми и заключен был предварительный мирный договор, утвержденный с обеих сторон клятвою, причем уполномоченные хана целовали Коран, а князь Черкасский — крест. На другой день хан пригласил князя Бековича в свой стан для торжественного приема и для переговоров. Бекович тотчас отправился вместе со своими братьями, Самановым и свитой, в сопровождении семисот человек казаков и драгун. Ханское войско разделилось и пропустило их к ханским шатрам, вблизи которых приготовлены были шатры и для Бековича.
На следующий день хан принял князя Черкасского, который подал ему грамоту и царские подарки, состоявшие из сукон, сахара, соболей, девяти блюд, девяти тарелок и девяти ложек серебряных и так далее
[3]. Хан уверил князя в добром расположении своем к русским, подтвердил клятвою и целованием Корана мирный договор, заключенный Кулумбаем и Назар Ходжею, и угостил Бековича и Саманова обедом, в продолжение которого играла русская военная музыка.
После этого хан со всем своим войском двинулся назад к Хиве; с ними пошел и русский отряд. На другой день хан возвратил назад подарки с упреком, что сукна доставлены «драные», тогда как в царской грамоте значатся цельные. Разделил сукно на куски по пять аршин Саманов, «чтоб им чем можно выехать назад». Черкасский горько упрекал Саманова за эту проделку, у него на глазах даже выступили слезы досады. Однако, не желая обнаружить истину, князь объявил, что это были подарки его собственные, царские же он вручит хану позже.
Перед отправлением в Хиву князь Бекович послал дворянина Званского известить майора фон Франкен-берга и Пальчикова о дружеском приеме хана и своем отъезде в Хиву, причем предписывал им идти за ним следом со всем остальным отрядом. Следуя через урочище Старая Хива (Куня-Ургенч) и аральские пашни, хан расположился лагерем близ городка Порсу на большом арыке Порсунгул, в двух днях пути от Хивы. Здесь Бекович имел новое свидание с ханом и вручил ему новые подарки. Главный отряд наш расположился километрах в трех от хивинского лагеря, так как ближе не допустили хивинцы.
На третий день хан объявил, что он не может поставить на квартирах в одном городе такой значительный отряд и потому просит разделить войско на несколько частей для отвода на квартиры в ближайшие к Хиве города. К удивлению всех присутствующих, Бекович тут же согласился исполнить желание хана и дал фон Франкен-бергу и Пальчикову соответствующие приказания, отпустив с хивинскими рассыльными и большую часть своего конвоя (пятьсот человек из семисот) в русский лагерь.
Наши офицеры, не столь доверчивые, как князь, были поражены нелепостью такого приказания. Узбекам, явившимся с предложением разделить отряд и идти с ними на квартиры, фон Франкенберг с неудовольствием объявил, что русским отрядом командует не хан, а князь Бекович. Два письменных приказания Бековича также не были исполнены. Нашим офицерам нелепость приказания была так очевидна, что только после личного объяснения фон Франкенберга, ездившего специально для этого в хивинскую ставку, с Бековичем, и только после угроз последнего предать их военному суду оба эти офицера отдались на волю Божью и, разделив отряд на пять частей, распустили людей с присланными узбеками.
Таким образом, небольшие отряды русских, в четыреста пятьдесят — пятьсот человек, разошлись во все стороны под конвоем хивинцев, будто бы принимавших дорогих своих гостей и разводивших их по квартирам. Как только все группы разошлись, хивинцы неожиданно бросились на своих «дорогих гостей» и частью изрубили, частью взяли в плен и ограбили. Экономов, князь Саманов и князь Черкасский были раздеты донага и изрублены на глазах хана.
Впрочем, убили не всех. Хопкирк пишет, что некоторому числу захваченных солдат «жизнь спасло вмешательство хивинского акына, местного духовного вождя. Акын напомнил хану, что своей победой тот обязан предательству и что безжалостное уничтожение пленных только усилит его вину в глазах Господа. Это был мужественный поступок, и он произвел впечатление на хана. Русских пощадили. Некоторых продали в рабство пленившим их людям, остальным позволили проделать мучительный путь через пустыню обратно к Каспию. Выжившие в этом обратном путешествии и сообщили ужасные новости своим товарищам, остававшимся на побережье в двух маленьких деревянных фортах, построенных перед началом хивинского похода».
Последнее утверждение английского исследователя вызывает сомнения, ибо в построенных Бековичем крепостцах узнали о трагедии от туркмен, захваченных казаками в плен во время вылазки за дровами. Да и версия относительно отважного акына, скорее всего, не совсем точна. Возможно, акын предложил еще на предварительном совете убивать не всех, и его послушали, поскольку по местным обычаям в каждом военном походе непременно захватывали пленных для пополнения запаса рабов. Поэтому гораздо вернее другое свидетельство, утверждающее, что оставленных в живых русских употребили на рытье каналов-арыков.
Хан с торжеством возвратился в Хиву, встречаемый радостными толпами народа. С отрубленных голов снята была кожа и набита травою. У Адарских ворот, на особо устроенной виселице выставлены были приготовленные таким образом головы Саманова и Экономова. Голова же Бековича отправлена была к хану бухарскому; но тот не принял «подарка», велел встретить послов на дороге и сказать: «Если их хан людоед, то пусть эту голову отнесут ему назад; я не принимаю участия в его поступке…»
Так окончилась первая русская военная экспедиция в степи Средней Азии, подававшая вначале столь блестящие надежды. Урон экспедиции превысил шесть тысяч человек, поскольку в прикаспийских крепостцах люди мерли как мухи. Хивинскому хану повезло даже больше, чем он, вероятно, сам рассчитывал, слабо представляя размеры и военную мощь северного соседа. Никакого возмездия не последовало. Слишком далеко находилась Хива, и слишком занят был Петр, расширявший границы империи повсюду, особенно на Кавказе, чтобы посылать карательную экспедицию из-за какого-то там Бековича. Вот что найдем мы об этом у Терентьева: «Правительство перенесло катастрофу, постигшую Бековича, довольно безразлично — может быть, и потому, что неудача породила преувеличенные понятия о трудностях похода в Хиву, и с тех пор до 1839 года, т. е. в течение 122 лет, на вероломство, всегдашние грабежи и разбои хивинцев правительство наше отвечало одним только „презрением“…»
