Ричардс неловко переступил с ноги на ногу.
– Знаешь, – продолжил молодой незнакомец, – этим утром я не смог побриться.
– Чего-чего?
– Когда попытался заправить лезвие в бритву, увидел, что на нем – глаз. И этот глаз моргал, часто-часто. Прямо как… а, тебе же снизу не видно, да? Да, очень часто. Я ее уронил, бритву, она прокатилась по краю раковины, упала на пол, взобралась как-то оттуда на край ванной и шлепнулась в мыльную воду. Тогда глаз закрылся, но она стала мяукать – как кошка, просящая молока. У-у-у-у-у-у-ува-а-а-а-а, у-у-у-у-ува-а-а-а, – вот как это звучало на самом деле, но я почему-то подумал о кошках. Я, конечно, знал, что ей нужно. Им всем нужно одно, всем этим острым штукам. Но мне от самой мысли стало плохо, и я блеванул в унитаз. И выблевал лезвие. На нем тоже был глаз – он моргал до тех пор, пока я не смыл. А когда смыл, бритва в воде стала петь, громко, как блаженный у церкви. Я знал, как эта штука попала в меня. – Юноша поднес руку к гортани, помассировал ее пальцами. – Вот здесь утром был маленький красный след, сейчас уже почти сошел. Пара-тройка всегда найдет способ в тебя попасть. Иногда это гвозди. Пока я сплю, они ввинчиваются мне в ступни. Но теперь я сплю, не снимая ботинок, и им в меня не попасть.
Ричардс ощутил, как по коже, вопреки сырости подвала, бежит пот. Он прикидывал, что разумнее – сбить парня с ног и убежать или просто попытаться обойти его, но потом осознал, что хлипкие ступени явно не сдюжат неожиданный маневр. Может, этот сумасброд просто выговорится и пойдет дальше по своим делам.
– Им наплевать на все мои ухищрения, – продолжал юноша. – В конце победа всегда за ними.
– Думаю, мне лучше подняться, – сказал Ричардс, стараясь говорить непринужденно.
Юноша присел на корточки. Лестница протестующе заскрипела, содрогнувшись. Ричардс пошатнулся и чуть не рухнул в воду.
– Эй, осторожнее! – вскрикнул он.
– Одна труха, – покачал головой юноша. – Тут много над чем надо попотеть. Еще лучше – заново отстроить.
Восстановив равновесие, Ричардс вернул себе и относительное самообладание. Он не мог понять, чего в нем сейчас больше – злости или испуга, но подниматься он пока точно не собирался. Позади – вода и откормыши-крысы, впереди – прогнившие ступеньки и мистер Лунатик собственной персоной. Те самые молот и наковальня.
– Может, туч соберется много и пойдет дождь, – задумчиво произнес юноша. – Как думаешь? Будет сегодня ночью лить?
– Мне-то откуда знать, – нашелся с ответом Ричардс.
– Тучи серые, хмурые, дождь недалек. Кстати, я рассказал тебе о Боге Лезвий? Я, без шуток, хочу все кому-нибудь выложить как на духу. Он правит острыми предметами и покровительствует тем, кто живет на грани. Мой друг Донни молился ему. А ты знал, что и Джек-потрошитель ему молился?
Запустив руку в карман, юноша в мгновение ока извлек что-то блестящее, и его рука метнулась от плеча к плечу, будто он осенял себя незавершенным крестом – одной лишь поперечной перекладиной. Даже тусклого света луны хватало, чтобы предмет в его руке заиграл серебристыми бликами.
Ричардс снова поднял луч на незнакомца. Юноша вытянул руку перед собой, будто пытаясь лучше рассмотреть то, что лежало у него в кармане. Ричардсу все и так было ясно – то была опасная бритва внушительных размеров.
– Досталась мне от Донни, – сообщил юноша. – Он купил ее на блошином рынке. В Глейдуотере
[16] вроде как. Она из набора брадобрея. А сам набор был куплен в Англии. Так сказано в описании. Посмотри, какая у нее ручка – слоновая кость! На ней такая тонкая резьба – все эти символы и рисуночки. Донни нашел, что они значат. Их геометрия служит для призыва демонов. Знаешь, а ведь Джек-потрошитель был совсем не врачом, как считают, а брадобреем. Я знаю наверняка, потому что едва у Донни появилась эта бритва, его стали посещать видения. О том, как к Джеку-потрошителю являлся Бог Лезвий, как они разговаривали. Как он объяснил ему, для чего она нужна. Донни сказал, что они обратили на него внимание, потому что как-то раз он ею порезался, когда брился. Кровь пробуждает магию, магия открывает врата. И Бог Лезвий миновал их и поселился в голове у бедняги Донни. А сам Джек-потрошитель сказал ему, что сталь, из которой выковано лезвие, закалили еще друиды на жертвенных алтарях.
Юноша умолк, рука с бритвой безвольно упала. Он оглянулся через плечо.
– Туча такая темная… она движется медленно. Думаю, будет дождь. – Он обернулся к Ричардсу. – Я же спрашивал у тебя насчет дождя?
Ричардс понял, что не может вымолвить ни слова, будто язык проглотил. Но юношу наверху, судя по всему, его молчание не очень и волновало.
– После видений Донни только и говорил, что об этом доме. В детстве мы тут играли. Доски на одном из задних окон расшатаны, их можно было раздвинуть и сюда пролезть… до сих пор так. Донни говорил – когда ты здесь, тупые углы твоего ума острятся. Теперь просекаю, что это значит. Тут уютно, правда?
Ричардс, ни капли уюта не ощущавший, промолчал. Просто стоял не двигаясь, с направленным вверх фонариком, слушал и потел от страха.
– Донни говорил: когда на небе полная луна, углы остры сполна. Я не понимал тогда, о чем он толкует. Не понимал ничего о жертвах. Может, ты помнишь? Все газеты шумели, даже по телевизору об этом говорили. Палач – вот как его прозвали.
* * *
– Это был Донни. Я сразу неладное заподозрил – когда он странно начал себя вести, говорить о Боге Лезвий, Джеке-потрошителе, этом доме с углами. Дошло до того, что за несколько дней до полнолуния – и в само полнолуние, – он вообще не показывался. А когда луна на убыль шла, он менялся. Успокаивался. Я повадился следить за ним, но все без толку. Он отъезжал к Сэфвэю, оставлял машину и куда-то шел. Быстро и юрко, как кошка. Стряхивал меня с хвоста за здорово живешь. А потом я призадумался… вспомнил все его речи про дом… и в одно полнолуние я затаился здесь, стал ждать его, и он прибыл. Ты знаешь, что он делал? Приносил головы сюда и бросал в подвал, в воду. Как те индейцы в Южной Америке, которые заполняли распотрошенными трупами жертвенные ямы… Все дело в уголках дома, понимаешь?
Снова ощутив спиной холод страха, Ричардс вдруг понял, что именно подвальная крыса волокла по воде. И что пыталась с этим сделать.
– Все семь голов нашли место здесь, похоже, – продолжал вещать юноша. – Я видел сам, как он топил одну из них. – Он указал бритвой. – Стоял почти там же, где ты сейчас. Когда обернулся и увидел меня, ринулся вверх. Я замер, не мог пальцем шевельнуть. Он бежал ко мне, казался таким незнакомым… чужим. Порезал мне грудь – глубоко, сильно. Я упал, а он завис надо мной с бритвой в руке, вот так. – Юноша занес руку с бритвой над Ричардсом. – Я вроде кричал. Но он не стал меня больше резать. Будто какая-то часть старого Донни, моего друга, отвела руку. Он встал, выпрямился, будто заводной солдатик, спустился обратно в подвал. И когда я посмотрел вниз, он, глядя мне прямо в глаза, перерезал себе глотку. Чуть голову сам себе не отсек. Упал в воду – и утоп как топор. Бритва выпала у него из руки. Осталась лежать на последней ступеньке. И как я не пытался отыскать тело, вытащить его из подвала, все без толку, будто никакого Донни и не было. А бритва осталась, и я слышал ее. Слышал, как она всасывает его кровь, как младенец молоко. В секунду все в себя вобрала – ни капельки не осталось. Я поднял ее. Она так блестела… чертовски ярко. С ней я пошел наверх и там потерял сознание от кровопотери.
