Но оно не прошло. А любое упоминание о видениях вызывало у Монти лишь сочувствующий кивок и очередную чертову улыбочку.
Бекки пригубила кофе, глядя поверх чашки на мужа.
Его губы глупо кривились, а дождь все настойчивее барабанил по крыше хижины.
3
Чуть позже, после бессмысленной попытки развлечь друг друга разговорами, Монти и Бекки сдались и отправились спать.
Дождь усиливался, и вскоре ритмичный перестук капель погрузил супругов в сон.
Менее чем в пятидесяти милях от них черный «шевроле» 1966 года выпуска катил себе вперед по вьющейся асфальтовой дороге, неотступно и неумолимо.
4
30 октября, 01:00
В периодических вспышках молний кожа Малахии Робертса казалась фиолетовой.
Он лежал на кровати с натянутым до середины худой груди одеялом и смотрел на танец атмосферного электричества за окном. Наблюдал, как льет дождь. Прислушивался к приглушенному рыку грома, затаивал дыхание в предвкушении особенно сильных раскатов, сотрясавших дом подобно монструозному китайскому гонгу.
Малахия вздохнул. Ему не спалось – и совсем не из-за непогоды. Ни дождь, ни молнии, ни гром не были тому виной – лишь ощутимое, стылое одиночество. Внутри Малахии царила абсолютная, конечная пустота. Сердце ощущалось черствым сухарем в груди.
Осторожно, чтобы не разбудить жену, он заставил свое потасканное тело сбросить одеяло и сесть на краю кровати. Взглянув за окно, Малахия пожелал, чтобы скорее наступил день – с чистым небом и ярким солнцем.
Наискось вспыхнула молния.
Его черная кожа стала фиолетовой. И снова почернела, когда вернулась темнота.
Выставив перед собой руку, Малахия растопырил пальцы и стал ждать, когда небо полыхнет снова.
Долго ждать не пришлось.
Черные персты посиреневели. И почернели – опять.
Малахия ухмыльнулся, чувствуя себя ребенком. В детстве он часто так забавлялся: следил за молниями сквозь пальцы и дивился оттенку, коим наделял небесный свет его кожу. На краткий миг одиночество оставило его – но вернулось вскоре, как всегда возвращается маятник.
Медленно поднявшись, он в одних трусах тихо прокрался на кухню.
Может, все дело в голоде?
В одном уголке кухонный потолок протекал. Дождевая вода каскадом стекала по стене и собиралась в поставленную под течь большую черную кастрюлю. И так – всякий раз во время ливня. Он много раз говорил себе, что надо починить потолок, но это длилось уже целый год: когда сухо, о проблеме не думаешь. Какое все-таки чудо, что Дороти больше не жаловалась на протечку.
Лентяем Малахия не был, но после целого дня закручивания гаек, полоскания то в смазке, то в масле, то в бензине и ползания под днищами машин ему просто-напросто не хотелось ничего делать своими руками. Хотелось просто сесть на крыльце, раскурить трубку и смотреть, как по близлежащему хайвею проносятся чужие жизни. Или, на крайняк, смотреть в кровати телевизор вместе с женой.
Проклятущая течь.
Серчая на себя, Малахия прошел к холодильнику, достал полупустой пакет молока и стал пить прямо из него.
Нет, голодным он не был.
Усевшись на край кухонного стола, Малахия поставил картонку с молоком рядом. Со своего места он обозревал окно над кухонной раковиной – там, снаружи, молнии вышивали на небе сумасшедшие узоры. Погода не на шутку разошлась и, судя по всему, не собиралась униматься в ближайшее время.
Он посмотрел на чайник в углу. Тот почти заполнился. Надо бы опорожнить, чтобы с утра не убирать вылившийся на пол избыток.
Хлебнув еще молока, Малахия вернул пакет в холодильник, прокрался назад в спальню, натянул штаны и просунул ноги в ботинки, не став морочиться с носками.
Бросив взгляд на спящую жену и улыбнувшись, он на цыпочках возвратился на кухню и тихонько извлек из буфета сковороду. Ею он и подменил переполненный чайник, с величайшей осторожностью отодвинув тот в сторонку. Первые капли упали на тефлон с таким звуком, будто то были сухие орешки, а не крохотные конгломераты простой воды.
Малахия осторожно оглянулся на спальню.
Обычно малейший шум будил Дороти, но этой ночью она спала мертвым сном. На нее не похоже. Но он был даже рад этому. Здоровье у нее пошаливало, последнее время она мучилась с давлением. Чем дольше отдохнет, тем лучше.
Выждав немного и убедившись, что не шуршат простыни и не слышна поступь жены, Малахия поднял отяжелевший черный чайник и осторожно перенес его на крыльцо. Сначала он поставил его на время на пол, прижав дверь, потом выскользнул наружу и потянул за собой, пролив за край немножко воды. Та расплескалась слишком громко – он снова замер, глядя внутрь дома. Нет, все спокойно. Ну и хорошо.
Оставив чайник на крыльце, Малахия вернулся в дом и забрал с тумбочки трубку и кисею с табаком. Набив и запалив курительный рожок, он пошел на улицу подымить. В этот раз он закрыл за собой дверь.
Двор превратился в одну большую лужу грязи. Вдалеке гудрон Пятьдесят девятого шоссе будто закипал. Под обстрелом дождя жестяная крыша дома дрожала и дребезжала.
Откуда-то с южной стороны на дорогу пролился свет. Дождь превращал лучи фар проходящей машины в размытое, нечеткое марево. Малахия подумал, что кем бы ни был поздний водитель, он слишком гнал – словно покрытие было сухим-пресухим, а света окрест в достатке.
– Будешь так быстро ехать – потом медленно понесут, – проворчал он сквозь дым.
С голодным рыком машина пронеслась мимо, подняв фонтан брызг… и тут Малахии сделалось зябко. И совсем не от позднеоктябрьского дождя – холод родился в сердце, тут же превращая его в кубик льда.
Он содрогнулся.
На мгновение почудилось, что весь мир опустел – остался лишь он.
И снова вспыхнула молния, превратив ночь в день, и Малахия увидел машину во всех подробностях – то был черный «шеви» 1966 года, мчавшийся к повороту с Пятьдесят девятого шоссе на Олд-Минанетт-хайвей, от которого, по сути, осталось одно гордое название.
И снова сомкнулись завесы ночи, и лишь задние огни автомобиля подмигивали ему в холодной и темной полынье мрака. Рев мотора уносился прочь, стихая вдали.
На прощание водитель вдруг посигналил.
Единожды, дважды, трижды. Три коротких гудка в полночной сырости – и тишина.
Малахию снова пробрало. Будто сама старуха с косой пронеслась, подумал он, приспустила окно и дохнула в мою сторону тленом, мороком, распадом.
Секунду спустя неуютное впечатление развеялось. Опорожнив трубку и чайник в заросли травы за крыльцом, Малахия вернулся в дом, поставил чайник на место, а сковородку потряс над раковиной и водворил обратно в буфет.
Разувшись и зажав края ботинок меж большим и указательным пальцами, он побрел в спальню, задвинул обувку под кровать и спустил штаны. Мягко забравшись под одеяло, некоторое время лежал на спине, просто глядя в потолок.
