Эллен застыла, сверху вниз зачарованно глядя, как Луноликий, отжавшись, привстал на колено и воздел руки к глотке. Даже будучи на расстоянии, при свете одной луны, она поняла – ему крепко досталось. Рана была глубокой.
Ну и отлично!
Луноликий обратил в ее сторону почти ощутимый тяжелый взор и подался вперед. Эллен развернулась и побежала. Петляя, тропинка мало-помалу становилась легче в преодолении, и Эллен даже задумалась, не выбежала ли туда же, откуда начался путь.
Но надежда угасла, когда сосен осталось всего ничего, тропа резко пошла вниз и уперлась в обрыв. Сбавив ход, Эллен поняла, что очутилась на своего рода маленьком плато, выдававшемся над горами и по форме напоминавшем доску для серфинга, с коей и оставалось спрыгнуть в великое ночное ничто.
Вместо сосен по сторонам теперь стояли распятые на перекладинах пугала – целый взвод. А на самом краю плато, выбиваясь из представления о доске для ловли волн, стоял вигвам, сделанный из веток и укрепленный глиной.
Глубоко вдыхая ночной воздух, Эллен мигом сообразила, что ее окружают не пугала. То, что она приняла за них, было людьми. Когда-то было.
Запах мертвечины ударил в ноздри.
На каждой стороне тропы их было по дюжине. Они свисали с перекладин; их ноги, чуть согнутые в коленях, касались земли. Все были одеты. Кого-то разложение обчистило почти до костей, кто-то сохранился лучше. В их затылках, параллельно пустым глазницам, были пробиты дыры, в которые проникало сияние луны. Эллен с ужасом отметила, что в голове трупа, одетого в белое летнее платье и розовые пластиковые тапки, ей видны звезды. Обручальное кольцо на пальце держалось только благодаря суставу – пальцы мертвой женщины сгнили.
Мужчина, следующий за ней, отличался большей свежестью. Он тоже остался без глаз и обзавелся пробоинами в затылке, но плоти на его остове сохранилось не в пример больше, а с носа даже не съехали очки. Из нагрудного кармана рубашки торчали карандаш и ручка. Он был обут в один-единственный ботинок.
Имелся тут и скелет в комбинезоне ремонтника с втиснутой в зубы жухлой сигарой. И еще один «свежий» в форме курьера: шапочка сбита на залихватский манер, к руке куском колючей проволоки примотана схваченная зажимом квитанция о доставке. Его ноги были закреплены таким образом, чтобы казалось, будто он шагает. Близ курьера с перекладин свисал труп женщины с почти разложившейся продуктовой сумкой под боком, чье содержимое давно просыпалось сквозь раскисшее дно, упокоившись у ее ног кучей выцветших пачек и битого стекла. Исхудавшее тело в наряде балерины с примотанными к груди сгнившими апельсинами, видимо изображавшими груди, застыло напротив в полутанцевальной позе – руки заведены за голову, ступни выгнуты кончиками пальцев вниз, не то перед прыжком, не то перед пируэтом.
Но больше всего Эллен напугали дети. Маленький мальчик, на чью смерть указывал лишь пустотный мрак глазниц, с плюшевым медведем, висящим на локте, в ногах – две машинки: пластиковый грузовичок и жестяной трактор. Маленькая девочка в шапочке с пропеллером, с клоунским красным носом, приклеенным к лицу, маленькой сумочкой на плече и куклой, примотанной к ладошке изолентой; в пластиковой головке Барби тоже были проделаны дырки – чтобы игрушка ничем не отличалась от хозяйки.
Ситуация прояснялась. Теперь Эллен понимала, что здесь забыл Луноликий. Он не находился в «бьюике», когда она врезалась, а избавлялся от улик. Убийца, который стаскивал жертв с дороги сюда и пополнял свою коллекцию, жестоко пародирующую то, чем эти люди занимались при жизни. Он вырезал им глаза и пробивал в черепах дырки, впуская в опустевшие головы сияние звезд и дыхание мира.
С помертвелой отстраненностью Эллен осознала, что драгоценное время уходит, Луноликий вот-вот найдет ее, и нужно скорее вернуться к машине. Но стоило ей резко развернуться и приготовиться к бегу, как лед испуга сковал ее ноги.
В тридцати футах впереди, где у тропинки росли последние редкие сосны, в позе эмбриона восседал Луноликий, сжав в свисающей с колен руке нож. Он казался ей едва ли не счастливым, умиротворенным – несмотря на огромное размазанное пятно подсыхающей крови на щеке и на рану в горле, наполняющую тишину уединенного местечка жуткими свистящими звуками.
Похоже, он смаковал момент. Наслаждался перед тем, как выколупать ей глаза, выбить из головы мозги, проделать дырки в затылке. Эллен представила себя висящей рядом с мальчишкой и плюшевым медведем… или около балерины, почему бы нет? Ведь так здорово висеть и позволять звездам посверкивать в своих пустых глазницах, быть живым фонарем, сквозь который луна освещает уединенную тропку…
Неожиданный гнев закипел в ней. Эллен твердо решила, что не подарит Луноликому легкую победу. Раз он хочет заполучить ее в свою коллекцию – пусть попотеет.
Очередная цитата из книжек Брюса всплыла в памяти: просчитывай альтернативы.
И она просчитала – в один миг. Альтернативы были не из лучших, мрачноватые. Можно рискнуть пробежать мимо Луноликого – вернее, притвориться, а потом резко свернуть и дать деру в чащу. Но вряд ли получится забраться далеко раньше, чем псих ее схватит. Спуститься по обрыву? Там слишком круто, она сразу упадет и расшибется. Оставалось взять курс на хижину и поискать внутри оружие. Эта идея тянула на годную – такой шаг Брюс однозначно одобрил бы. Как он говорил? Если не получается сбежать, разворачивайся и сражайся тем, что у тебя есть.
Эллен заспешила к хижине, поглядывая через плечо на Луноликого. Он не бежал за ней – просто стоял и смотрел, спокойно, будто располагая всем временем этого мира. Когда до входа осталось всего ничего, она обернулась к нему в последний раз. Преследователь застыл на месте, глядя ей вслед, рука с ножом безвольно свисала вдоль бока. Эллен знала: он уверен, что заполучит ее там, где ему хотелось бы. Именно такой уверенности она от него и добивалась. Все шансы упирались в неожиданную атаку – оставалось лишь надеяться на то, что в хижине найдется что-то, чем можно удивить Луноликого.
Забежав внутрь, она непроизвольно ахнула.
Местечко смердело, и на то были причины. В центре крохотной хижины стоял маленький раскладной столик, вокруг которого выстроилось несколько стульев. На один стул была посажена женщина, с чьей головы, подобно размякшему воску, сползла, сгнив, почти вся кожа. Снова – без глаз и с дырами в затылке. Рука умершей покоилась на столешнице, в окостеневших пальцах была зажата початая бутылка виски. За ней, такой же безглазый, держащийся стоя благодаря колючей проволоке, обмотанной вокруг торса и закрепленной на крыше, высился мужчина. Его убили совсем недавно. Он был крупным, в брюках цвета хаки, рабочих сапогах и майке. В одной руке он сжимал сложенный вдвое ремень; его рука была отведена назад с помощью все той же проволоки, будто он намеревался кого-то стегануть. В его верхнюю губу были продеты рыболовные крючки; леску, идущую от них, связали за головой тугим узлом, награждая мужчину посмертной ухмылкой упыря. На его зубах красовались коронки из станиоли, и лунный свет, идущий сквозь дыру в потолке хижины, делали их похожими на металл во рту Луноликого.
