В ознаменование этого события король, несмотря на воздержание, устроил братьям прекрасный обед в трапезной, разделив его с ними. На столе были черешни и белый хлеб, и французы, по обыкновению, обильно сдабривали еду вином и заставляли непьющих братьев пить вместе с ними. Вслед за этим были поданы стручковые бобы, сваренные в молоке, рыба и раки, пироги с угрем, рис с миндальным молоком, посыпанный коричной пудрой, жареные угри с изысканной приправой, сладкие пироги, сыры и фрукты. И все это подносилось галантно и учтиво
[789]. Блюда постные, но все равно это был пир. Что ни говори, угощение было королевским.
Вообще, благочестие и смирение Людовика были так заразительны, что в этом у него появились соперники. Мы уже знаем, как вел себя в Париже Генрих III. В Сансе генерал францисканцев Иоанн Пармский держался на расстоянии от королевского пира. Он встал из-за королевского стола, где сидели знатные и сановные особы (три графа, кардинал и архиепископ), и сел есть за другой стол — с самыми неприметными
[790]. В монастыре францисканцев в Осере Салимбене с восторгом наблюдал и то, как младший брат короля Карл, граф Прованский, задержался в церкви для молитвы, а король терпеливо ждал его у входа
[791].
Салимбене, которому не сиделось на месте, получил разрешение сопровождать короля Франции до самого Юга. Тем самым он стал свидетелем его благочестия. «Он все время сворачивал то вправо, то влево от столбовой дороги (strata publicа), чтобы заезжать в скиты братьев миноритов и прочих монахов и просить их молиться за него»
[792]. В Осере францисканцы предложили ему и его свите стулья и чурбаки для сидения, но так как в церкви не было каменного пола, то он уселся прямо на землю, в самую пыль, и, усадив вокруг себя своих братьев и монахов, попросил их внимания
[793].
Салимбене расстался в королем в Лионе, спустился спустился по Роне до Арля, морем добрался до Марселя, а затем отправился в Иер, для встречи с известным францисканцем-иоахимитом, «одним из величайших клириков мира», Гуго де Динем, маленьким смуглым человеком, обладавшим громовым голосом, для встречи с великим проповедником, речи которого о рае завораживали, а об аде — вселяли страх, и, внимая ему, слушатели дрожали как осиновые листья, с тем самым Гуго де Динем, которого через шесть лет, на пути из крестового похода, пожелает увидеть Людовик Святой и которого он попытается приблизить к себе, но тщетно
[794].
О крестовом походе Салимбене доносит (как и прочие хронисты, ибо их источники одни и те же) основные события и разные факты, которые впоследствии будут питать историю и легенду о Людовике Святом: взятие Дамьетты, затем смерть Роберта I Артуа и поражение, причиной которого были и грехи французов, и тактическая ошибка ненавистного хронистам брата Людовика Святого; пленение короля и гибель почти всего его войска под ударами сарацин, эпидемия и голод; освободившись из плена, Людовик должен сдать Дамьетту и начать сооружать крепости в Святой земле. Далее в «Хронике» идет эпизод, который произвел впечатление и на Жуанвиля: когда сарацины неожиданно напали на отряд безоружных французов, трудившихся над сооружением укреплений Цезареи, и всех перебили, Людовик Святой приказал вырыть братскую могилу и собственноручно похоронил их, — ни усталость, ни трупный смрад не стали ему помехой.
Как бы ни восхищался Салимбене побежденным и взятым в плен Людовиком Святым, его суждение о крестовом походе неоднозначно. Францисканец подчеркивает, что среди крестоносцев не было единства. Он рассказывает, что в 1248 году, будучи в Провене, встретил двух францисканцев «иоахимитов-экстремистов» (totaliter Ioachimite); одним из них был Герардо да Борго Сан-Доннино, который пришел поговорить с ним. Они зло шутили и смеялись над королем Франции, который готовился выступить в крестовый поход, и прочили ему бесславный конец, приводя слова из проповеди Иоахима Флорского, сказанные в комментарии к Иеремии, что «король Франции будет взят в плен, французы разбиты и многие погибнут от эпидемии»
[795].
Как и Мэтью Пэрис, Салимбене придает огромное значение походу пастушков и тоже считает его апокалиптическим видением. Он настроен к ним весьма враждебно, ибо, будучи клириком, испытывает только страх, презрение и ненависть к этим распоясавшимся людям. Но он не устает говорить о том, что они собираются отомстить сарацинам за короля Франции. Они привлекли на свою сторону многих французов, поднявшихся против братьев нищенствующих орденов; вина последних была в том, что они занимались проповедью этого злосчастного крестового похода и были повинны в том, что многие утратили веру
[796]. Вот еще одно свидетельство того, что во Франции Людовика Святого появилась форма религиозного неверия. Под флером благочестия, наброшенным святым королем на Францию и христианский мир, угадывается целый пласт безбожия. Социально-экономический кризис, заявивший о себе в конце его правления, — это, быть может, и религиозный кризис, более глубокий, чем его традиционные разновидности: ересь и враждебное отношение к Папству. Известная фраза Псалмопевца: «Сказал безумец в сердце своем: “Нет Бога”», возможно, отвечала в то время нарождавшейся действительности
[797]. Так Людовик Святой станет отныне и королем поражения. Но время безверия, атеизма еще не пришло.
Нетерпению пастушков Салимбене противопоставляет терпение Людовика
[798]. Но если король вышел из этого испытания возвеличенным, то сам крестовый поход остался поражением в том мире, где победа есть знак божественного одобрения. Брат Людовика Роберт I Артуа стал одним из тех, на кого ложилась ответственность за провал крестового похода и за позор, которым покрыли себя французы.
Наступит время, и Карл, став королем Неаполитанским и Сицилийским, смоет это позорное пятно своими победами над потомками Фридриха II. Когда в 1285 году его не станет, Салимбене, всегда называвший его «братом короля Франции» или «братом короля Людовика», скажет о нем так: «Это был доблестный воин, и он смыл позор, которым покрыли себя французы в крестовом походе при Людовике Святом»
[799].
