И если создается впечатление, что послание к подданным о его поражении и плене в Египте было новой инициативой государя, который в поисках истины и веры не скрывал своих несчастий от своего народа и вступил с ним в не слыханные дотоле отношения доверия и доверительности, не было ли это подражанием Ричарду Львиное Сердце, который тоже обратился с посланием к своим подданным, сообщая, правда, о победе при Жизоре, одержанной им в 1198 году над Филиппом Августом?
[819]
Предшественников Людовика Святого следует искать во французской традиции Капетингов.
Первым и лучшим наброском модели, отлично воплощающей Людовика Святого, был Роберт Благочестивый в изображении монаха Эльго. Последний был монахом бенедиктинского аббатства Флёри (Сен-Бенуа-сюр-Луар), бывшего для первых Капетингов чем-то вроде историографического и идеологического центра, каким по-настоящему стал в XII веке Сен-Дени. В период между кончиной короля (1031) и 1041 годом Эльго написал «Житие Роберта Благочестивого»
[820]. Это панегирик, сочинение «квазиагиографическое», если использовать выражение Р. А. Ботье; его автор надеялся, что оно поможет признать святым сына и преемника Гуго Капета. Это «Житие», поставленное под защиту Бога и святого Аниана, претендовало на прославление «дел любви, смирения и милосердия, без которых никому не дано войти в Царство Небесное», сферы, в которой «добрейший и благочестивейший Роберт, король франков… воссиял так, что со времени святого царя и пророка Давида ему не было в этом равных». Далее Эльго дает телесный и нравственный портрет Роберта, говоря о его милосердии, смирении, благочестии, почитании реликвий и о молитвах. Затем он перечисляет основанные им монастыри и дары короля и его семейства церквам, а также явленные Робертом чудеса. Наконец, он выводит его как бы новым Давидом.
Если абстрагироваться от портрета короля, отвести особое место чудесам, гораздо более многочисленным (и подвергшимся изучению комиссии по канонизации), и заменить Давида Иосией, то здесь в общих чертах видна структура житий Людовика Святого, написанных Жоффруа де Болье и Гийомом де Сен-Патю. От бенедиктинца, каким представил Роберта Эльго, Людовик внешне отличается лишь облачением нищенствующего монаха, в которое его обрядили агиографы.
Вот наиболее яркий фрагмент этого «Жития Роберта Благочестивого», написанного монахом из Флёри в XI веке:
А так как в той земле было немало больных и особенно прокаженных, то сей человек Божий не отворачивался от них в ужасе, ибо в Святом Писании читал, что нередко Христос, Господь наш, в облике человека пользовался гостеприимством прокаженных. Он подходил к ним с готовностью услужить и с душой, исполненной желания, он входил к ним и своими руками давал им деньги и своими устами целовал им руки, восхваляя Бога во всем и повторяя слова Господа, сказавшего: «Помни, что ты — прах и вернешься во прах». Кроме того, он благочестиво оказывал помощь из любви к всемогущему Богу, верша великие дела там, где бывал. Более того, божественная добродетель даровала этому прекрасному человеку такую благость исцеления тел, что, когда он касался своей благочестивой рукой язв страждущих и осенял их знаком Святого Креста, то все скорби оставляли их
[821].
Кто из читающих этот текст не вспомнит невольно Людовика Святого? Разве что эта попытка, древнейшая из известных, придать французским королям мощь исцелять возложением рук любые болезни окончится в XI — ХIII веках тем, что круг заболеваний сузится — останется одна золотуха
[822].
Не правда ли, на мысли о Людовике Святом наводит и другой фрагмент «Жития Роберта Благочестивого» Эльго (если бы при этом Давида заменить Иосией)?
… ибо ясно, что со времен святого (царя) Давида среди земных королей не было никого, кто сравнился бы с ним в святых добродетелях, смирении, милосердии, благочестии и любви к ближнему (эта добродетель выше всех остальных и без нее никто не узрит Бога), ибо он всегда думал о Господе и в глубине души всегда хранил его заветы
[823].
После этой первой неудачной попытки Эльго из Флёри превратить Роберта Благочестивого в святого короля из династии Капетингов вторым предшественником Людовика Святого стал Людовик VII, его прадед, живший сто лет спустя после Роберта и за сто лет до Людовика IX. Отдельные источники, которые, как представляется, доносят более достоверные сведения о нем, чем Эльго о Роберте, выводят его исключительно боголюбивым, а главное, таким благочестивым, как будто он не мирянин, а монах. Его супруга Алиенора Аквитанская сетовала: «Я вышла замуж не за мужчину, а за монаха». И Людовика VII, как впоследствии Людовика Святого, дважды приглашал в качестве арбитра правивший тогда английский король Генрих II. Первый раз в тяжбах, где противной стороной были его сыновья и архиепископ Кентерберийский Томас Бекет, второй — в ожесточенной борьбе между королем и прелатом. И хотя судебные дела были проиграны, это, несомненно, не могло послужить причиной подрыва политического влияния Людовика VII и не внесло изменений в его репутацию нравственной святости. Он не пользовался услугами ангажированных биографов и группы поддержки, способной убедить Церковь в том, что его следует поместить в алтари. Его благочестие, в чем-то послужившее причиной развода с Алиенорой, которая впоследствии вышла замуж за Генриха II, несомненно, было не таким уж совершенным, а арбитражные суды между англичанами причислялись прежде всего к политическим маневрам, связанным с соперничеством французского и английского королей, которое увенчалось новым браком Алиеноры.
Без сомнения, еще удивительнее открыть третьего предшественника Людовика Святого в лице его деда Филиппа Августа, короля-воина, которого в ХIII веке называли не Августом, а Филиппом Завоевателем
[824], короля, любившего выпить и хорошо поесть, а также женщин (в глазах Церкви он долгое время представал двоеженцем и был отлучен за отказ исполнять свой супружеский долг по отношению ко второй законной супруге Ингеборге Датской), короля, испытывавшего приступы безумного гнева. И все же, когда Филипп Август умер, у него оказалось подлинное «досье святости», которое надеялись использовать его приближенные
[825]. Ото всей его жизни веяло чудом. Он родился в 1165 году, когда его отцу, Людовику VII, было сорок пять лет и он считался стариком; от двух первых жен у него были только дочери, да и третья родила сына лишь спустя пять лет супружества. Во время беременности королевы Людовик VII увидел во сне наследника, потчевавшего баронов человеческой кровью из золотого кубка, — король-пеликан, король-Христос
[826], угощавший своею кровью владетельных вассалов. Его первый биограф Ригор приписал Филиппу три чуда, явленных им в военных походах: он отсрочил время жатвы, вызвал чудесный дождь в разгар засухи и своим копьем нашел столь же чудесный брод через Луару. Второй его биограф, Гийом Бретонский, пишет, что ему были два видения. Присутствуя на мессе, он единственный изо всех увидел в тот момент, когда священник возносил гостию, младенца-Христа во славе — этому видению он был обязан своей «мистической добродетелью». На корабле, уносившем его с войском в крестовый поход в августе 1190 года и застигнутом страшным штормом между Генуей и Сицилией, Филипп увидел Господа, нисходившего с небес, дабы приободрить его спутников. При Бувине была одержана священная победа, к которой короля вел Христос. Наконец, в 1223 году, накануне его смерти, комета предвестила его близкую кончину, то же предсказал и святой Дионисий одному больному итальянскому рыцарю и тогда же исцелил его. Рыцарь сообщил эту новость Папе.
