Король смеется
Благодаря Жуанвилю мы видим, как Людовик Святой смеется, а порой даже хохочет
[858]. Когда Жуанвиль сострил, как говорилось выше, что ему еще не хочется целовать останки-реликвии короля, тот расхохотался: «И он звонко рассмеялся»
[859].
Поскольку Жуанвиль тоже попал в плен, то потерял все, что имел при себе. Когда Людовик Святой по совету Жуанвиля решил остаться в Святой земле, то сенешал попросил у него, чтобы иметь возможность находиться рядом, две тысячи ливров на прожитье себе и трем рыцарям на две трети года до Пасхи 1251 года, и король одолжил ему. Незадолго до Пасхи Жуанвиль, зная, что Людовик не любит, когда его просят, пошел на хитрость.
Когда король занимался укреплением Цезареи, я зашел в его шатер повидаться с ним. В это время он беседовал с легатом, но, увидев меня, встал и, отведя в сторонку, сказал: «Вы знаете, что я оставляю вас только до Пасхи; поэтому, прошу вас, скажите мне, сколько вам надо, чтобы вы остались еще на год». И я сказал, что мне не нужно больше его денег, ибо он мне их уже дал, но что я хочу заключить с ним новый договор.
«Поскольку, — сказал я, — вы сердитесь, когда вас о чем-либо просят, то я хотел бы условиться, что, если я попрошу вас о чем-либо в течение этого года, вы бы не сердились; а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться». Услышав это, он звонко рассмеялся и сказал, что оставляет меня на этом условии, и, взяв за руку, повел в присутствии легата к своему совету и повторил им наш договор; и они очень развеселились, ибо в этом лагере я разбогател
[860].
И король расхохотался и на этот раз: «Услышав это, он звонко рассмеялся»
[861]. Однажды, когда из-за какой-то просьбы король рассердился на Жуанвиля, то последний напомнил ему об их договоре и король снова рассмеялся
[862]. В другой раз, когда заседал парламент, прелаты попросили короля, чтобы он пришел для разговора с ним совсем один. И снова он счел их просьбы неразумными и отказал им.
Вернувшись после разговора с прелатами, он подошел к нам, ожидавшим его в комнате для просителей, и сказал, смеясь, о том, какие мучения доставили ему прелаты. И он пересказал, копируя и передразнивая их, свой диалог с Реймсским архиепископом и с Шартрским и Шалонским епископами
[863].
Отчасти свидетельство Жуанвиля совпадает с тем, о чем говорят агиографы. Понятно, ведь речь идет об одном и том же человеке. Он испытывает тот же ужас перед грехом («нет худшей проказы, чем впасть в смертный грех»), ту же любовь к беднякам — он просит Жуанвиля омывать им ноги в Великий четверг, как это делает он сам. Он убеждает его твердо веровать и удерживаться от дьявольского соблазна; ему хотелось, чтобы даже само имя дьявола не произносилось в его королевстве, как в этом преуспел он сам
[864]. Он хотел, чтобы правосудие почиталось во все времена. Он держал в строгости епископов и не разрешал, чтобы его служащие захватывали принадлежавшее отлученным, осуждение которых часто казалось ему несправедливым. В плену он не терял достоинства и держал слово, даже данное мусульманам. Он всею душой возлюбил мир: «Он был человеком света, который не покладая рук трудился на сохранение мира между его подданными…», но также и между иностранцами, например между бургундцами и лотарингцами, которые любили его и обратились со своим делом в его суд.
Его любовь к ближнему безгранична.
Король был так щедр на подаяния, что, где бы он ни бывал в своем королевстве, он подавал бедным церквам, лепрозориям, богадельням, больницам и бедным и честным мужчинам и женщинам. Каждый день он кормил множество бедняков; не счесть было тех, кто ел в его палатах; и не раз я видел, как он сам резал для них хлеб и подносил им питье
[865].
Жуанвиль доносит также (но этим он обязан одной «Хронике», где заимствовал факты, свидетелем которых не был), как старательно он проводил ревизии в своем королевстве, чтобы исправить злоупотребления своих бальи и сенешалов и чтобы проследить за ними, — именно так он реформировал превотство Парижа. Наконец Людовик опекал монашеские, особенно нищенствующие, ордены.
Недостатки короля
Мало этого. Жуанвиль — не только единственный, кто доносит до нас живые и яркие детали, но и единственный, кто сообщает о недостатках короля. Он осмеливается делать это, исходя из двух тайных намерений, которые присутствуют в его «Мемуарах». Во-первых, это безусловное желание говорить «правду». Он с гордостью пишет о своих отношениях с королем: «Я, который никогда ему не лгал…» Он не хочет лгать ему и после его смерти. Во-вторых, как нам уже известно, его сочинение повествует не только о короле, но и о нем самом; это книга о них обоих, об их такой необычной, но бескорыстной и искренней дружбе. Жуанвиль не идеализирует своего друга, святость тут ни при чем. Даже великий святой не есть совершенство.
В чем же он упрекает Людовика? Сначала в том, что он не знает меры, как то подобает безупречному человеку, а король льстил себе желанием быть таковым. В отличие от хвастливого воина, который не может совладать со своим страхом, королю как безупречному человеку следовало бы, даже в ратном деле, владеть собой. А что он сделал при высадке в Египте? Ни с того ни с сего бросился в воду и, завидев сарацин, собрался напасть на них
[866].
Жуанвиль не обвиняет короля открыто, но само его молчание — явный упрек пылкому, можно сказать, холерическому темпераменту. Сенешал довольствуется тем, что рисует его гнев, но в подтексте повествования чувствуется критика.
На пути из Египта в Акру после освобождения из плена король опять откровенничает с Жуанвилем.
Он также жаловался мне на графа Анжуйского, который был на его корабле, что тот всегда чуждается его. Однажды он спросил, что делает граф Анжуйский, и ему ответили, что он играет за столами
[867] с монсеньером Готье де Немур ом. И он пошел туда, едва держась на ногах, ибо был болен, и схватил кости и столы и швырнул их в море; и он сильно разгневался на своего брата за то, что тот в столь юном возрасте пристрастился к игре в кости
[868].
