Филипп Август для него — высший авторитет, которым ему случалось прикрываться.
В деле Ангеррана де Куси он напоминал, что его дед конфисковал замок одного аристократа-убийцы, а хозяина замка приказал заточить в Лувр
[1340]. В «Поучениях» сыну Филипп Август — единственный человек, на которого ссылается Людовик. Советуя Филиппу чтить Церковь, даже если люди Церкви наносят ему вред, Людовик приводил слова Филиппа Августа, что за благодать, посылаемую Богом, он скорее готов терпеть урон, который могла нанести ему Церковь, «чем затевать скандал со Святой Церковью». В обоих случаях Людовик хотел оправдать спорные аспекты собственной политики: строгость в деле правосудия, терпимость (в известных пределах) в отношении людей Церкви.
Филипп Август был для Людовика Святого и живым образцом французского короля как правителя. Видел ли он его во славе почившего короля, когда того везли на носилках из Парижа в Сен-Дени, видел ли он это тело, покрытое парчой, со скипетром, вложенным в руку, и с короной на голове?
[1341] Маловероятно. Но лелеемый им образ — это образ короля-властелина. То, что он действительно воспринимал, видя и слыша своего деда, прикасаясь к нему, — это, должно быть, династический континуитет, континуитет во плоти, наследником которого он был, — главный политический феномен ХIII века, особенно занимавший его как политика. Семейное чувство неизменно примешивалось у него к чувству политическому.
Мать
По заведенному еще при Карле Великом обычаю, превращать королей Франции в новых царей Израиля и Иудеи согласно типологическим соответствиям Нового и Ветхого Заветов Людовик Святой стал для его современников новоявленным Давидом, новоявленным Соломоном, но прежде всего — новоявленным Иосией. Жоффруа де Болье в «Житии Людовика Святого», написанном после смерти короля, отталкивается от этой идентификации, чтобы повести речь о Бланке Кастильской
[1342]. И правда, Людовика и Иосию сближало то, что у обоих были удивительные матери.
Более того, не следует обойти молчанием имя матери Иосии, которую звали Иедида, что означает «любимая Господом» или «угодная Господу», что отлично подходит к весьма знаменитой матери нашего короля, госпоже королеве Бланке, которая воистину была любима Господом и угодна Господу и полезна и угодна людям
[1343].
Согласно биографам Людовика Святого король своими достоинствами во многом обязан матери. Его личность, его жизнь, его царствование, не будь ее, были бы совсем иными. Можно было бы ожидать, что в Бланке будут восхвалять женщину, какой она и была. Но ее главной заслугой считалось то, что она походила на мужчину и что она воспитала мужчину, своего сына. Женщина и ребенок в Средневековье не шли ни в какое сравнение со взрослым мужчиной. Средневековье мужчин…
[1344]
Под святым воспитанием и спасительным поучением такой благочестивой матери наш Людовик стал сызмальства проявлять в своем характере прекрасные склонности и подавать блестящие надежды, и с каждым днем он мужал, превращаясь в настоящего мужчину, устремленного ко Господу, творящего то, что было правильным и полезным в глазах Господа, воистину обращенного ко Господу всем сердцем своим, всей душой и всеми силами, как добрый плод с доброго древа
[1345].
Итак, перед нами все условия для того, чтобы ребенок вырос добрым христианином: хорошие данные (ибо нужны природные задатки) и хорошее воспитание. Без такого сочетания врожденного и приобретенного ждать хороших результатов не приходится. Такова доктрина «Зерцал государей», представленных сочинением Иоанна Солсберийского «Policraticus», вдохновлявшего клириков из окружения Людовика, и Винцента из Бове в его «De eruditione filiorum nobilium» — сочинении, посвященном супруге Людовика Святого.
Но когда ее сын стал в двенадцать лет королем, Бланка Кастильская проявила и другие достоинства.
Когда он начал править, еще не достигнув и двенадцати лет, сила, рвение, справедливость и властность, с какой управляла его мать, оберегала и защищала права королевства, тому свидетели те, кто в то время был среди приближенных короля, и, однако, в то время король в начале своего правления имел немало серьезных противников. Но благодаря его невинности и прозорливости его матери (которая всегда проявляла себя отличной virago
[1346] и которая, хотя душой и телом была женщиной, имела сердце мужчины
[1347]), нарушители спокойствия в королевстве были побеждены и покорились, и правосудие короля восторжествовало.
Чем была любовь матери-христианки, Бланки, к своему сыну, явствует из одного анекдота. И король-сын передает голос Бланки, тогда как история оставила нам безмолвного Людовика VIII.
Не следует обойти молчанием историю одного монаха, который, поверив лживым россказням, утверждал, что слышал, будто бы монсеньер король до брака сожительствовал с другими женщинами, неоднократно согрешив с ними, а его мать, зная об этом, делала вид, что ей ничего не известно. Этот монах, весьма удивившись сему, упрекнул в этом госпожу королеву. Она же смиренно сняла с себя этот навет, с себя и с сына, и прибавила еще кое-что, достойное похвалы. Если бы король, ее сын, которого она любила больше всех смертных, заболел и был при смерти и если бы ей сказали, что он исцелится, изменив единожды своей жене, то она предпочла бы, чтобы он умер, чем оскорбил Творца, хотя бы раз совершив смертный грех
[1348].
Официально этому свидетельству об исключительной роли матери и наставницы вторят Бонифаций VIII в булле о канонизации Людовика Святого и Гийом де Сен-Патю в «Житии», основанном на досье процесса канонизации. Папа говорит:
Когда ему исполнилось двенадцать лет, он остался без отцовской поддержки, под надзором и руководством славной памяти Бланки, королевы Франции, его матери. Она, с усердием отдаваясь обязанностям, вверенным ей Богом, неустанно мудро руководила и заботливо наставляла его, чтобы он вырос достойным и именно таким человеком, который и должен был править королевством, что требовало от него, как она его учила, прозорливости
[1349].
