Это законодательство, в котором, без сомнения, проводятся мысли и воля Людовика Святого, может показаться нам странным смешением нравоучений, правил честной администрации и принципов правосудия Нового времени. Меры, карающие богохульство, азартные игры, проституцию и посещение таверн, имеют одну архаическую сторону, связанную с христианским пониманием королевской функции в особо строгой ее разновидности, которую Людовик IX стал претворять в жизнь по возвращении из неудачного крестового похода. Распоряжения против евреев знаменовали эволюцию средневекового христианства от антииудаизма к антисемитизму, и наши антирасистские общества узнали бы в этом все то, от чего мы должны отказаться, — начиная с отступления от средневекового христианского вероучения до гонений и преступлений, достигших своей крайней формы в зверствах антисемитизма нашего XX века, исторические корни которых нам еще предстоит выявить. Необходимость провести подозреваемых в преступлении или совершивших его через судебное разбирательство и утверждение презумпции невиновности — это принципы правосудия Нового времени, знаменующие коренной перелом в представлениях и практике по сравнению с «феодальным» правосудием. Известно, что всегда нелегко заставить уважать принцип презумпции невиновности подозреваемых и невиновных. Наконец, то, что составляет самую суть этого законодательства, кодекс добропорядочного поведения функционеров, имеющий своею целью как обеспечение нормальной работы государственной (королевской) администрации, так и создание ее благопристойного образа, могло бы показаться делом совсем иного времени и иного общества, если бы борьба с коррупцией представителей власти не заявляла о себе снова в современных обществах как одна из самых злободневных проблем. Давно минувшее Средневековье все еще с нами. Между прочим, если XXI век захочет заявить о себе как о веке этической требовательности, то ему придется, хотя бы отчасти, черпать вдохновение в историческом прошлом (dans la longue durée). Великие исторические эпохи давали уроки нравственности.
Итак, вернувшийся из крестового похода Людовик Святой оказался во власти одной из тенденций своего века, и различные документы, вошедшие в состав «великого ордонанса» 1254 года, представляют собой коллективный труд, но, вне всякого сомнения, этот великий документ хранит яркий след мыслей и воли короля. Ему хотелось реализовать эту идеальную христианскую политику, которую не он изобрел, но претворения в жизнь которой, как ему казалось, требует его королевская функция. Ее проведение должно было служить искуплением за неудачный крестовый поход. Его королевство должно обрести вечное спасение, равно как и он сам, телом и душой, и его собственное спасение зависело если не от успеха этой политической программы, то, по крайней мере, от его безусловного участия в претворении ее в жизнь.
«Великий ордонанс», который распространял меры, сначала узаконенные для отдельных территорий Юга, на все королевство, завершается наконец напоминанием о былых ордонансах и возвратом к ним, в частности, к акту, изданному в начале правления (декабрь 1230 года), которым король ратифицировал меры, принятые собранием баронов против евреев и их ростовщической деятельности, равно как и к утраченному ордонансу 1240 года, вновь осуждавшему еврейских менял и запрещавшему Талмуд, ибо в нем содержалось немало богохульства по отношению к Богу и Деве Марии
Новые люди короля
Людовик не только принимал решения, но умел и выслушивать мнение своих советников, привлекая их на службу то клерками в канцелярию, то «высокими чиновниками», управлявшими его «отелем» (l’hôtel), то членами парламента или совета.
Иные из них составляли группу самых близких людей, которых изредка приглашали на совет, но чаще всего они были просто гостями, с которыми король любил дружески беседовать за столом или после трапезы, или в другие часы. К двоим из них — сиру Жуанвилю, сенешалу Шампани, и Роберу де Сорбону, канонику парижского собора Нотр-Дам — Людовик испытывал особое уважение и дружеские чувства, что вызывало зависть окружающих. Также одним из близких людей был молодой граф Тибо V Шампанский, король Наваррский, ставший в 1255 году мужем дочери Людовика Изабеллы и, следовательно, зятем короля. Среди них, как это было заведено при дворе Капетингов, можно видеть и людей Церкви, и светских сеньоров, обычно представителей средней аристократии, о которых до нас дошли скудные сведения, за исключением Жуанвиля, ибо, повествуя о короле, он немало сообщил и о себе, несомненно, преувеличивая свою роль.
В числе первых прежде всего Ги Фулькуа (или Фульк), который, овдовев, принял монашество и стал клириком Альфонса де Пуатье; с ним Людовик встретился в Сен-Жиле сразу по приезде монаха во Францию и принял к себе на службу. Несомненно, Ги оказал определенное влияние на два первых документа, вошедших в «великий ордонанс» 1254 года. В 1257 году он стал епископом Пюи, затем — архиепископом Нарбонны, кардиналом-епископом Сабины и, наконец, был избран Папой под именем Климента IV (1265–1268) и, очевидно, весьма благоволил французскому королю. Два других советника Людовика IX — Рауль Гроспарми, хранитель королевской печати во время крестового похода, и Симон Монпитье из Бриона, францисканец, сменивший Рауля в должности хранителя печати — одновременно стали кардиналами в 1261 году. Симон тоже был избран Папой под именем Мартина IV (1281–1285). Именно во время его понтификата решительно продвинется вперед процесс канонизации Людовика IX. Но еще ближе к королю был другой францисканец, Эд Риго, один из «Четырех Магистров», составивших в 1242 году официальный комментарий к уставу францисканского ордена; позднее он стал регентом монастыря Кордельеров в Париже, магистром теологии в университете и, в конце концов, архиепископом Руанским
[349].
Наконец, духовными советниками короля были братья нищенствующих орденов и главный из них — его исповедник доминиканец Жоф-фруа де Болье. После смерти Людовика он станет его первым биографом, основоположником агиографической традиции его канонизации.
Немаловажно отметить и начало структурных изменений в составе Королевского совета и парламента по возвращении короля, что, несомненно, относится, как нам уже известно, к периоду «правления» наследного принца Людовика в 1252–1254 годах. Некоторые «парламентарии» стали величаться «магистрами». Скорее всего, речь идет об обладателях университетских титулов, преимущественно магистров права, а именно — гражданского права. Они заложили основы монархического права, внеся известную часть римского права в обычное право, которое все более становилось письменным и мало-помалу успешно осуществляло синтез римского права, связанного с имперской монополией, и феодального права, — синтез, служащий созданию монархического государства
[350]. Современники называли этих «магистров» «легистами»; их деятельность достигла апогея при внуке Людовика Святого Филиппе IV Красивом. Парижский университет не готовил их, ибо папы (возможно, по наущению французского короля, который не желал, чтобы в его столице изучалось право, кульминацией которого была власть императора) не давали разрешения на учреждение в новом университете факультета гражданского (римского) права. Чаще всего такие специалисты выходили из стен Орлеанского университета, ибо приток легисгов с Юга, получивших образование в Тулузе, еще не начался; впрочем, можно не сомневаться, что некая доля юридической культуры, которую не без успеха насаждал Ги Фулькуа, состоявший на службе у Альфонса де Пуатье, у Людовика IX и на Папском престоле, была получена им на Юге. Но настоящих «легистов» типа Жака де Ревиньи, профессора Орлеанского университета в 1260–1280 годах
[351], было немного, чаще ими являлись практикующие юристы вроде Пьера де Фонтена, который, будучи бальи Вермандуа, нередко обращался к нормам римского и обычного права. Между 1254 и 1258 годами он по повелению короля написал для наследника престола «Совет одному другу», где на конкретных примерах управления одним бальяжем показал, что невозможно следовать одному только писаному праву, закону, или кутюме, собственно праву
[352].
