Следует указать на разнообразие художественных способов и решений. Если фигура стоящего или сидящего покойника вовсе не означает, что он воскрес, то надгробие в виде вертикальной стены и величественный памятник вновь обретают смысл вертикальности в погребальной памяти. Особенное распространение получила надгробная плита в Англии. Доска из эмали украшала могилы Жоффруа Плантагенета (вторая половина XII века), а в Ройомоне — детей Людовика Святого Жана и Бланки
[456].
Но самым оригинальным творением являются надгробия в виде лежащих фигур. Следует подчеркнуть вместе с Э. Панофски, что культура и идеология в средневековой Западной Европе отличались огромным разнообразием. На юге христианского мира, в Италии и Испании, распространено вертикальное надгробие
[457], величественный памятник, тогда как при исполнении надгробий в виде лежащих фигур эти фигуры мертвы, драпировки их одежды — это складки савана; в их руках нет атрибутов власти — они лежат рядом; фигуры неподвижны, и, самое главное, их глаза закрыты или полуприкрыты. Напротив, в готике севера лежащая фигура, несмотря ни на что, жива, по крайней мере, включена в мизансцену эсхатологического видения: ее глаза открыты навстречу вечному свету. Э. Панофски дал прекрасную оценку того, что в этих надгробиях желание выразить силу земных ценностей и экзальтация памяти об этих могущественных покойниках уравновешивается желанием изобразить их, как они того заслуживают, в эсхатологической перспективе.
Погребальная скульптура северного Средневековья, всецело состоящая из этих преимущественно «перспективных» или предвосхищающих (anticipatory) мотиваций, отличается от скульптуры первых веков христианства тем, что земные ценности уже не ускользают из поля зрения
[458].
С XI века надгробный памятник в виде лежащей фигуры устанавливается на могилах двух категорий облеченных властью особ епископов и королей. К древнейшим из них, сохранившимся в Северной Франции, относится надгробие Хильдеберта, выполненное около 1163 года для Сен-Жермен-де-Пре. Первая программа по созданию таких надгробий, осуществленная в средневековой Западной Европе, вероятно, коснулась королей из династии Плантагенетов в Фонтевро в самом начале XIII века. Не исключено, что пример Фонтевро (подлинное соревнование, которое на протяжении Средневековья вели английская и французская монархии не только в сфере власти, но и в отношении орудий и символов власти
[459], не помешали Генриху III и Людовику Святому установить прямые родственные связи) вдохновил Людовика Святого на претворение королевской погребальной программы в Сен-Дени. Но она стала программой совсем иного масштаба.
Ф. Арьес поставил проблему взаимосвязи между скульптурным жанром надгробия в виде лежащей фигуры и ритуалом выставления тела покойного после его кончины и до похорон. Подчеркивая идеологическую новизну этого, он утверждает, что надгробный памятник не является копией выставленного тела покойного, но, напротив, при выставлении тела покойного образцом служит памятник. Я бы выразил это более осторожно: в период с середины XII до середины XIII века устанавливается обычай при похоронной церемонии великих личностей, при описании смерти героя в литературных произведениях и при изваянии лежащих фигур надгробий изображать знатных покойников в новых и одинаковых позах: они лежат, их головы покоятся на подушках, а ноги — на символических предметах; при них — инсигнии власти, которой они обладали при жизни. Как свидетельствуют документальные источники, Филипп Август был первым французским королем, тело которого со скипетром и короной было выставлено со дня его смерти в Манте 14 июля 1223 года до захоронения на следующий день в Сен-Дени
[460].
Какое место занимают в этом ряду литературных или «реальных» покойных лежащие фигуры королевских надгробий в Сен-Дени?
Прежде всего лежащая фигура, какой бы важной она ни была, остается христианским образом, творением, представляющим собой не что иное, как создание Творца. Как верно сказал В. Зауэрлендер, средневековая статуя отличается от античной тем, что ей, лежащей или стоящей, «не молятся и не поклоняются; она не становится объектом культа, но остается образом, отражением исторической личности, обретшей спасение: образ (imago), а не статуя (statua)». Образ, копия, архетип, imago как понятие психоанализа, близкое к комплексу, воображаемой схеме, устанавливающей между изображением и созерцающим его человеком связь, где преобладает восприятие силы, а не святости. Лежащая фигура надгробия знаменует собой новое воплощение извечного благоговения христиан перед смертью, ярко выраженного в надгробных надписях и в литургии по усопшим первых веков христианства. Лежащая фигура — это requiem в камне. Скульптор лишь создавал образное выражение представления современников о перемещении тел. Мы видели, что Гийом из Нанжи говорил о «переносе французских королей, которые покоились в разных местах этого монастыря». Вдали от покойников, одолеваемых демонами, как это было еще с Дагобертом на памятнике хоров в церкви аббатства, шестнадцать королей королевского некрополя покоились в неподвижном времени, отделявшем их от воскрешения. Телам королей и королев ад не грозил.
Лежащие фигуры изображены в расцвете лет. В погребальной скульптуре того времени заметно безразличие к возрасту, до которого дожил покойный. На могильных плитах Ройомона дети Людовика Святого Бланка и Жан, первая из которых умерла трехлетней, а второй — годовалым, изображены почти подростками. Старость для этих идеализированных образов исключалась, оставляя место лишь двум абстрактным категориям: детству, идущему навстречу зрелости, и тому единственно прекрасному возрасту, за которым Средневековье признает поистине положительную ценность, — зрелости. Возможно, скульпторы вдохновлялись представлением, что воскрешение из мертвых произойдет в возрасте тридцати — тридцати трех лет — в возрасте Христа. Но, думается, идеала зрелости достаточно, чтобы понять облик лежащих фигур.
