Подобно готическим статуям, являющим собой положительные образы (Бог, Дева Мария, ангелы, добродетели, библейские цари и царицы), лежащие фигуры королей, пусть даже они отличаются в своих чертах некоторыми стилистическими особенностями, присущими трем разным мастерам, исполнены покоя и красоты. Напрасно искать в лицах этих фигур (умерших так давно, в конце правления Людовика Святого) признаки стремления к реализму, к тому, чтобы придать покойным королям индивидуальные черты. Я согласен с А. Эрланд-Бранденбургом, что и изображения самого Людовика Святого в исполнении художников, которые знали его лично или со слов близких к нему людей, не доносят присущих ему черт. Да, в фигурах, изваянных по программе Сен-Дени, заметно старание сохранить индивидуальные черты лица, но это еще не реализм. В них проступает идеология королевской власти, а не стремление передать внешнее сходство королей.
Наконец, и это самое главное, фигуры Сен-Дени лежат с открытыми глазами, с глазами, открытыми навстречу вечности. Уже Сугерий, повествуя о похоронах Людовика VI и не переставая подчеркивать роль Сен-Дени и то, какое значение имеет близость тела короля к мощам святого, напоминает об ожидании воскрешения:
Именно там (между алтарем Святой Троицы и алтарем мощей) он ожидает момента участия в будущем воскрешении, тем более близкий духом к сонму душ святых, что тело его оказалось погребенным совсем рядом со святыми мучениками, которые могли быть ему полезными».
И ученый аббат прибегает к помощи Лукана («Фарсалия», IV, 393), впрочем, внося иной смысл в приводимую цитату:
Félix qui potuit mundi mutante ruina,
Quo jaceat preacisse loco.
Счастлив, кто мог разузнать
Наперед при падении мира
Место, где будет лежать!
(Пер. Л. Е. Остроумова)
Королевская погребальная программа Людовика Святого в Сен-Дени была решительно направлена на то, чтобы монархия, династия Капетингов и абсолютная власть пережили века. Континуитет Меровингов, утверждаемый вплоть до эпохи Людовика IX, отдавал прошлое монархии. Со времени королей франков власть принадлежала им. Все эти короли и королевы, жившие своею жизнью на протяжении шести столетий и едва ли знавшие друг друга, были объединены и отныне оказались вместе в вечном настоящем.
Горизонтальное положение
[461], поза отдыха этих лежащих фигур с открытыми глазами, в которых читается ожидание воскрешения и надежда на него, связывает их с будущим, с грядущим. Невозмутимое будущее, будущее того времени, которое пройдет от их смерти до Судного дня, мыслящегося все менее и менее близким
[462], наконец, будущее вечности, которое силятся уловить своими пустыми, но открытыми зрачками эти живые мертвые, готовые обратить свою неувядаемую земную славу в славу небесную
[463].
Людовик IX снова берет крест
Последние меры очищения перед крестовым походом.
В 1267 году Людовик решил провозгласить новый крестовый поход. Он сообщил об этом 25 марта 1267 года, в день Благовещения, на собрании прелатов и баронов. 9 февраля 1268 года король объявил, что выступит в крестовый поход в мае 1270 года. Несомненно, он принял это решение летом 1266 года, так как в октябре того же года конфиденциально сообщил об этом Папе. Ж. Ришар убедительно доказал, как повлияло на это решение развитие военно-политической ситуации в Восточном Средиземноморье. Именно это он назвал «возвращением в Средиземноморье и на Восток»
[464].
Прежде всего, Людовик сделал своего брата королем Южной Италии и Сицилии. Отныне Сицилия становилась более надежной военной базой, чем была при сумасбродном Фридрихе II и его наследниках; к тому же она находилась ближе, чем Кипр.
Далее, идея союза с монголами была окончательно отвергнута. В то же время в послании хана Хулагу Людовику Святому, датированном 1262 годом, содержалось недвусмысленное предложение союза против мусульман и обещание уступить христианам Иерусалим и святые места. Но недавнее завоевание Сирии монголами, одержавшими победу над мусульманами, заставляло серьезно задуматься об их намерениях в Святой земле. А напоминание хана Хулагу о том, что христиане обязаны признать монгольское владычество, послужило причиной, а может быть, поводом для отказа от союза с ним
[465].
В-третьих, что касается военно-политической ситуации. В 1261 году греки отвоевали Константинополь и покончили с империей латинян в Византии. Сухопутный путь и часть северного побережья Средиземного моря оказались в их руках, став по этой причине небезопасными.
Наконец, что немаловажно, победы султана мамлюков Бейбарса в Палестине и отвоевание латинянами части побережья Святой земли означали быстрое возрастание угрозы со стороны мусульман святым местам.
Как следует понимать выбор Туниса в качестве главной цели крестового похода? Нередко говорят о давлении, которое оказал брат короля Карл Анжуйский, ставший в то время королем Сицилии и решивший взять под свой контроль оба берега Сицилийского пролива и путь из Западного Средиземноморья в Восточное. Мне представляется, что здесь свою роль сыграло удобное положение Сицилии, а не прямое давление Карла, которого интересовала главным образом Византийская империя. В выдвинутой мною гипотезе о крестовом походе, которому отводилась роль как похода искупления и обращения, так и завоевательного похода, султан Туниса мог служить прекрасной религиозной мишенью, поскольку, вероятно в конце 1260-х годов, в иллюзиях обращения великого мусульманского главы он занял место султанов и эмиров Востока. Наконец, как полагают, могло сыграть роль и то, что Людовик Святой и его подданные, как, впрочем, и все их современники, плохо знали географию: возможно, они считали, что Тунис находится гораздо ближе к Египту (что на самом деле неверно) и поэтому является прекрасной сухопутной базой для решительного наступления на султана
[466].
