Еще несколько секунд, и он грудью лег на подоконник, затем закинул на него правое колено. Он долго оставался в этом положении, пытаясь прийти в себя и восстанавливая дыхание.
– Да, – сказал он громко, – это было непросто. Ты, дружок, создаешь серьезную угрозу уличному движению.
Билл посмотрел на мостовую: до нее было далеко, и выглядела она довольно неприветливо.
Он перевел взгляд на звезды. Они были ярки и прекрасны. Он сел в оконном проеме, откинувшись спиной на одну сторону и уперев ногу в другую, и стал смотреть на звезды. Котенок устроился поудобнее у него на животе и замурлыкал. Билл рассеянно погладил его и потянулся за сигаретой. Он подумал, что завтра явится в космопорт и пройдет все физические и психологические тесты. Он почесал котенка за ухом.
– Ну что, пушистый, – спросил он, – хочешь отправиться со мной в долгое-долгое путешествие?
Рассказ «Сломанные крылья» Хайнлайн отправил своему агенту, Лертону Блассингейму, в ноябре 1947 года. Лертону рассказ понравился: «Это лучшее из того, что вы сделали за последнее время. Поздравляю!» И действительно, середина 1947 года далась Хайнлайну очень нелегко: его брак рухнул, его рассказы никто не покупал, и он начал задаваться вопросом: есть ли у него вообще какой-то шанс в качестве писателя? Но «Сломанные крылья» выглядели очень многообещающе – это было именно то, что требовалось глянцевым журналам: интересная широкой публике история о том, как агорафоб преодолевает свои страхи ради спасения котенка на карнизе.
Тем большим сюрпризом стало, когда рассказ отфутболили один за другим все потенциальные покупатели. «Эти истории о космических кораблях, – писал редактор „Post“, – плохо принимают наши читатели». Разительное отличие от весны, когда «Зеленые холмы» получили больше одобрительных писем, чем любой когда-либо опубликованный рассказ. В планах «Post» еще оставался один рассказ Хайнлайна, он должен был выйти в январе, но, похоже, этот рынок был уже потерян. Да и все прочие глянцевые журналы как будто разом закрыли тему грядущих безумных дней. Правда, рассказ в конце концов приобрел журнал «Town & Country» и под несколько излишне драматичным названием «Испытание космосом» опубликовал его в майском номере 1948 года. И дальше его знали только под этим названием.
У этой истории было одно интересное продолжение: Хайнлайн написал свой вариант текста для традиционной «Молитвы о странствующих» (также известной как «Гимн ВМФ»). Если прежний текст просил Бога о безопасности земных путешественников, то новая версия распространяла Божью защиту на космическое пространство:
О Ты, правитель всех и вся,
Тебе покорен всяк,
До звезд простерлась власть Твоя,
Ты всем внушаешь страх,
Но будь же милостив.
Но будь Ты милосерден к тем,
Кто в космосе сейчас летит,
В бездонной пустоте.
Текст молитвы был напечатан в Воскресном бюллетене епископальной церкви Святого Марка 23 апреля 1973 года и спет как дополнение к «Молитве о странствующих». Как писал Джеймс Гиффорд в своей книге «Robert A. Heinlein: A Reader’s Companion»: «В то воскресное утро экипаж лунного модуля „Орион“ экспедиции „Аполлон-14“, Джон Янг и Чарльз Дьюк, готовился к вылету из кратера Декарта для встречи с командным модулем „Каспер“ под управлением пилота Кена Маттингли».
Зеленые холмы Земли
[123] Рассказ
1
Это история о Райслинге, Слепом Певце Космических Дорог… Разве что – не официальная версия.
В школе вы пели его слова:
А под последнюю посадку,
Судьба, мне шарик мой пошли.
Дай приласкать усталым взглядом
Зеленые холмы Земли
[124].
Возможно, что пели вы по-французски или по-немецки. А может, это был эсперанто и над вашей головой развевалось радужное знамя Терры.
Не важно, какой это был язык, – в любом случае это был язык Земли. Никто не переводил «Зеленые холмы» на шепелявую венерианскую речь; ни один марсианин не каркал и не вышептывал их в длинных сухих коридорах. Эти стихи – наши. Мы, с Земли, экспортировали все – от голливудских ужастиков до синтетических актиноидов, но «Холмы» принадлежали исключительно Терре, ее сыновьям и дочерям, где бы они ни находились.
Все слышали множество историй про Райслинга. Может, вы даже из тех, кто снискал ученую степень или получил признание за научную оценку его опубликованных сборников, таких как «Песни космических дорог», «„Большой канал“ и другие поэмы», «Выше и дальше» и «Кораблю – взлет!».
Но хотя вы еще со школы пели его песни и читали его стихи, ставлю один к одному, что никогда вы не слышали таких, как «С той поры, как Чпок Толкач повстречал мою кузину», «Моя рыжая мочалка из ангаров Венусбурга», «Покрепче, шкипер, держи штаны» или «Мой скафандр для двоих». Если только вы сами не космонавт.
Вряд ли стоит цитировать эти вирши в семейном журнале.
Репутацию спасли Райслингу осторожный литературный душеприказчик и удивительное везение: никто никогда не брал у него интервью. «Песни космических дорог» появились через неделю после его смерти, и когда они стали бестселлером, то официальную историю свинтили из того, что о нем хоть кто-нибудь помнил, плюс знойные рекламные тексты издательств.
В итоге классический портрет Райслинга достоверен примерно так же, как томагавк Джорджа Вашингтона или лепешки короля Альфреда
[125].
Честно говоря, у вас не возникло бы желания пригласить его к себе в гости: в обществе он был несъедобен. У него была хроническая солнечная чесотка, и он непрерывно скребся, ничем не приумножая и без того более чем неприметную красоту.
Портрет работы ван дер Воорта для гарримановского юбилейного издания Райслинговых сочинений представляет человека высокой трагедии: суровый рот, невидящие глаза под черной шелковой повязкой. Да не был он никогда суровым! Рот его всегда был распахнут: поющий, ухмыляющийся, пьющий или жрущий. Повязкой служила любая тряпка, обычно грязная. С тех пор как Райслинг потерял зрение, он все меньше и меньше заботился об опрятности собственной персоны.
