– Задел за живое, – скривившись, признал Джонс. – Мне даже стыдно быть акционером.
– Так продай акции!
Джонс состроил брезгливую мину:
– И что это решит? Думаешь, продав акции, я сниму с себя ответственность за то, что мне известно?
– Да к черту это все, – ответил Уингейт. – Лучше выпей.
– Идет, – согласился Джонс. Офицер запаса, он только сегодня сошел на землю после учебного полета, ему нужно было наверстывать упущенное. Прискорбно, – подумал Уингейт, – что во время этого полета ему пришлось совершить промежуточную посадку на Венере…
* * *
– Подъем! Подъем! Шевелитесь, бездельники! Поторапливайтесь! Живее!
Пронзительный голос буквально ломился в больную голову Уингейта. Он открыл глаза и тут же зажмурился от ослепительного света. Голос не оставлял его в покое.
– До завтрака десять минут, – скрежетал он. – Все на подъем, иначе ваша еда отправится на помойку!
Вновь открыв глаза, Уингейт усилием воли сосредоточился. Перед ним мелькали ноги: какие-то – в грубых штанах, другие – голые и омерзительно волосатые. Нестройный хор мужских голосов, в котором Уингейт мог расслышать отдельные слова, но не фразы, сопровождался непрерывным аккомпанементом металлических звуков – приглушенных, но всепроникающих: «Шрр, шрр, бах! Шрр, шрр, бах!» От каждого финального «баха» голова Уингейта трещала, но куда сильнее его выводил из себя другой шум – монотонное жужжание, источник которого он не мог определить и от которого не мог скрыться.
В воздухе стоял отчетливый запах множества втиснутых в тесное пространство человеческих тел. Запах не был достаточно силен, чтобы назвать его зловонным, да и кислорода хватало, но он был кругом – теплый, немного мускусный аромат тел, еще согретых постелью, не грязных, но и не свежевымытых. Запах был тяжелым и неприятным и в нынешнем состоянии Уингейта вызывал тошноту.
Уингейт понемногу осмотрелся. Он был в каком-то бараке. Кругом толпились мужчины – вставали, переминались с ноги на ногу, одевались. Он лежал на нижней из четырех узких коек. Сквозь просветы между мелькающими перед его лицом ногами Уингейт мог различить такие же койки у каждой стены и посреди помещения. Койки громоздились от пола до самого потолка и держались на подпорках.
Кто-то уселся на край койки Уингейта, едва не отдавив ему ноги массивной задницей, и принялся натягивать носки. Не ожидавший такого бесцеремонного вторжения, Уингейт поспешно отдернул ноги. Незнакомец обернулся к нему.
– Что, приятель, помешал? Извини. Лучше тебе пошевелиться, – доброжелательно посоветовал он. – Кто останется последним, того старшина заставит койки поднимать.
Широко зевнув, незнакомец поднялся, моментально позабыв об Уингейте и его заботах.
– Постойте! – поспешно окликнул его Уингейт.
– А?
– Где я? В тюрьме?
Незнакомец со сдержанным интересом, но без злобы вгляделся в налитые кровью глаза Уингейта и его опухшее немытое лицо.
– Ну и ну, дружище, да ты, видать, весь задаток пропил?
– Какой еще задаток? Что за чушь вы несете?
– Боже правый, ты что, не знаешь, куда попал?
– Нет.
– Ну и дела… – Казалось, мужчина не слишком-то хотел констатировать очевидное, но выражение лица Уингейта убедило его, что тот действительно ничего не знает. – Что ж, знай, ты на борту «Вечерней звезды». Пункт назначения – Венера.
* * *
Пару минут спустя незнакомец тронул Уингейта за руку:
– Да не расстраивайся так, приятель. Не стоит оно того.
Отняв руки от лица, Уингейт обхватил голову.
– Не может быть, – произнес он, обращаясь в первую очередь к себе, а не к незнакомцу. – Это какой-то сон…
– Кончай ныть. Иди лучше завтракать.
– В меня сейчас ничего не полезет.
– Ерунда. Я тебя прекрасно понимаю – со мной тоже такое бывало. Еда – лучшее лекарство.
Конец внутренним терзаниям Уингейта положил подошедший старшина, ткнув его дубинкой в бок:
– Здесь тебе что, лазарет или салон первого класса? Поднимай койки на крюки, живо!
– Полегче, дружище, полегче, – вступился за Уингейта его новый знакомый. – Наш приятель с утра сам не свой.
Огромной лапищей стащив Уингейта на пол, другой он откинул весь ярус коек к стене. Крюки щелкнули, и койки закрепились вдоль стены.
– Я ему еще и не то устрою, если он вздумает нарушать распорядок дня! – пригрозил унтер-офицер и пошагал дальше.
Уингейт стоял босиком на полу, неподвижный и охваченный чувством беспомощности, которое усугублялось тем, что из одежды на нем были только трусы. Его защитник внимательно разглядывал его:
– Ты одежду забыл. Вот. – Протянув руку в промежуток между нижней койкой и стеной, он вытащил оттуда сплющенный пластиковый пакет. Распечатав его, он вытряхнул из пакета рабочий комбинезон из грубой ткани, который Уингейт тут же благодарно натянул на себя. – После завтрака попросите у этого зануды пару башмаков, – посоветовал его новый приятель. – А сейчас идем есть.
Когда они добрались до бортовой кухни, последний из очереди уже отходил от окошка, и то захлопнулось у них перед носом. Новый приятель Уингейта постучал по нему:
– Откройте!
Окошко открылось.
– Никакой добавки! – объявило появившееся в проеме лицо.
Незнакомец сунул в окно руку, чтобы оно не захлопнулось вновь:
– Мы не за добавкой, дружище, мы еще не ели.
– А вовремя не могли явиться, черт бы вас побрал? – проворчал раздатчик, шлепая на широкий подоконник два пайка.
Протянув одну коробку Уингейту, здоровяк уселся прямо на полу, прислонившись спиной к кухонной переборке.
– Как зовут-то тебя, приятель? – спросил он, снимая крышку с коробки. – Я Хартли, Кошелек Хартли.
– А я Хамфри Уингейт.
– Значит, Хамф. Приятно познакомиться. Что это за спектакль ты мне устроил? – Подцепив ложкой здоровенный кусок омлета, Хартли сунул его в рот и запил кофе из пакета с крышкой-клапаном.
– Похоже, – озабоченно скривился Уингейт, – меня опоили и обманом затащили на корабль.
Он попытался выпить кофе по примеру Хартли, но облился коричневой жидкостью.
– Смотри и учись, – поспешно сказал ему Хартли. – Суешь клапан в рот и сосешь, лишь слегка поддавливая. Вот так. – Он показал. – Не верится мне в твою версию. Люди в очередях стоят, чтобы записаться на работу в Компанию. Зачем им кого-то заманивать? Ты совсем не помнишь, что случилось?
Уингейт задумался.
– Помню, как спорил с пилотом гиротакси из-за проездной платы, – сказал он. – Больше ничего.
