Диксон хмыкнул:
– Ты представляешь это словно величайший шанс в жизни.
– Величайший шанс в жизни, как бы не так! Величайший шанс в истории. С неба сыпется манна – подставляйте ведра.
Рядом с Энтенсой сидел Гастон П. Джонс, директор «Транс-Америки» и полудюжины других банков, один из самых богатых людей, которые здесь присутствовали. Он аккуратно стряхнул два дюйма сигарного пепла и сухо произнес:
– Мистер Гарриман, я продам вам все мои дивиденды на Луне, настоящие и будущие, за пятьдесят центов.
– Продано! – воскликнул Гарриман в восторге.
Энтенса подергивал себя за нижнюю губу, напряженно вслушиваясь. Он вмешался:
– Минуточку, мистер Джонс; я даю вам доллар.
– Доллар пятьдесят, – заявил Гарриман.
– Два доллара, – медленно выговорил Энтенса.
– Пять!
Так они подзуживали друг друга. На десяти долларах Энтенса отказался торговаться и сел, все еще в раздумьях. Гарриман со счастливым видом посмотрел вокруг.
– Кто тут из вас, жуликов, юрист? – поинтересовался он.
Вопрос был вполне риторическим: из семнадцати директоров одиннадцать были юристами – обычный процент.
– Давай, Тони, – продолжал он, – нарисуй-ка мне прямо сейчас бумаженцию на эту покупку, да так, чтобы ее нельзя было оспорить перед престолом Господним. Все принадлежащие мистеру Джонсу интересы, привилегии, правовые титулы, проценты натурой, будущие, прямые и косвенные, текущие и приобретаемые впоследствии, и так далее и так далее. И побольше латыни. Идея тут в том, что все доходы на Луне, которые мистер Джонс имеет сейчас или может заиметь потом, теперь мои – за десять баксов, деньги выплачены на месте.
Гарриман хлопнул банкнотой по столу:
– Правильно, мистер Джонс?
Джонс слегка улыбнулся:
– Правильно, молодой человек. – Он положил деньги в карман. – Я вставлю это в рамку, чтобы показать внукам, как легко делать деньги.
Глаза Энтенсы перебегали с Джонса на Гарримана.
– Отлично! – сказал Гарриман. – Джентльмены, мистер Джонс установил рыночную стоимость для интересов одного человеческого существа на нашем спутнике. С учетом имеющихся на нашем шарике трех миллиардов человек это составляет цену Луны в тридцать миллиардов долларов. – Он вытащил пачку денег. – Есть еще простаки? Я покупаю любую предложенную долю за десять баксов.
– Я плачу по двадцать! – грохнул кулаком по столу Энтенса.
Гарриман печально посмотрел ему глаза:
– Не делай этого, Джек! Мы в одной команде. Давай возьмем напополам, по десяти с каждого.
Диксон постучал, призывая к порядку.
– Джентльмены, подобными операциями займитесь, пожалуйста, по окончании заседания. Есть желание рассмотреть предложение мистера Гарримана?
– Я связан обязательством перед мистером Гарриманом, – сказал Гастон Джонс, – а потому вполне непредубежденно предлагаю рассмотреть. Давайте проголосуем.
Никто не возражал; голосование состоялось. За Гарримана голосовали трое: сам Гарриман, Стронг и Энтенса; остальные одиннадцать оказались против. Прежде чем кто-либо успел предложить закрыть заседание, Гарриман вскочил и заявил:
– Я этого и ожидал. Вот в чем моя истинная цель: поскольку компания более не заинтересована в космических полетах, не будет ли она любезна продать мне все необходимое из патентов, технологий, установок и тому подобного, что сейчас принадлежит компании, но имеет отношение к космическим полетам и не имеет отношения к производству энергии на этой планете? Наш короткий медовый месяц со спутником оставил кое-какие запасы; я хотел бы их использовать. Никаких формальностей; просто проголосуйте, что политикой компании отныне является содействие мне всеми способами, не противоречащими основным ее интересам. Как насчет этого, джентльмены? Потом я от вас отстану.
Джонс опять созерцал свою сигару.
– Не вижу, почему бы нам не пойти ему навстречу, джентльмены… и я говорю это как совершенно незаинтересованное лицо.
– Думаю, мы можем это сделать, Делос, – согласился Диксон, – только мы ничего тебе не продадим, мы дадим это тебе в долг. Тогда, коли ты сможешь сорвать банк, у компании останется свой интерес. У кого-нибудь есть возражения? – Он обратился к залу.
Таковых не последовало; вопрос был вписан в текущую стратегию компании, и заседание закрылось. Гарриман, пошептавшись с Энтенсой, договорился с ним о встрече. Гастон Джонс в дверях о чем-то беседовал с председателем Диксоном, а потом помахал Стронгу, партнеру Гарримана.
– Джордж, могу я задать тебе личный вопрос?
– Ответа не гарантирую. Но валяй.
– Ты всегда казался мне человеком практичным. Скажи, почему ты поддерживаешь Гарримана? Он же совершенно безумен.
Стронг был явно смущен вопросом:
– Мне следовало бы возразить, он ведь мой друг… но я не могу. Но ко всем чертям! Каждый раз, стоило у Делоса появиться дикой идее, как она оказывалась делом стоящим. Терпеть не могу поддерживать его – от этого я нервничаю, – но я научился доверять его идеям больше, чем выверенным финансовым отчетам других людей.
Джонс приподнял одну бровь:
– У него руки Мидаса?
– Можно сказать и так.
– Что ж, но вспомни, что стало с царем Мидасом в результате. Всего хорошего, джентльмены.
Гарриман оставил Энтенсу в покое; Стронг присоединился к нему. Диксон стоял и смотрел им вслед с очень задумчивым выражением на лице.
2
Дом Гарримана был построен во времена, когда все, кто мог, забирались в глушь или закапывались под землю. Надземная его часть выглядела как идеальный небольшой коттедж на Кейп-Коде
[54] – доски которого скрывали броневые плиты, – и при нем восхитительный, тщательно ухоженный участок; площадь под землей была в четыре или в пять раз больше и была защищена от всего, кроме прямого попадания, имея независимую систему подачи воздуха с резервами на тысячу часов работы. В Безумные годы обычная стена, окружавшая участок, была заменена другой, тоже выглядевшей обычной, но способной остановить все, кроме разве что идущего напролом танка. Да и ворота были что надо: их системы безопасности по надежности не уступали хорошо выдрессированной собаке.
Несмотря на схожесть с крепостью, дом был комфортабельным. Его также очень дорого было содержать.
Расходы Гарримана не страшили; дом нравился Шарлотте и позволял ей чем-то заняться. Когда они только поженились, она, не жалуясь, жила в тесной квартирке над бакалейной лавкой; если теперь Шарлотте нравилось разыгрывать хозяйку замка, Гарриман не был против.
