– А всех бездельников – в изоляцию, в Д-сто тринадцать.
– Кстати, об изоляции. – На пороге стояла мисс Глория. – Могу я с вами поговорить, мистер Ларсен?
– А? Ну конечно! Я сам хотел с вами встретиться. Должен принести вам свои извинения, мисс Макнай. Я был…
– Не стоит вспоминать, – перебила она, – вы были тогда на пределе. Но мне интересно знать, долго ли вы еще собираетесь навязываться ко мне в дуэньи.
– Недолго. – Он посмотрел на нее внимательно. – До тех пор, пока не придет вам замена.
– Вот как? Кто здесь у вас главный профсоюзный деятель?
– Макэндрюс, разметчик. Но вряд ли он сможет вам помочь: вы же штатный сотрудник станции.
– К той проблеме, которая меня сейчас волнует, это не имеет отношения. Мне необходимо с ним поговорить. По вашей милости я не могу распоряжаться даже своим свободным временем. Это дискриминация, вот что это такое.
– Возможно, но скоро вы убедитесь, что я здесь пользуюсь некоторым авторитетом. Юридически я сейчас капитан корабля. А у капитана в космосе неограниченные права на дискриминацию.
– Тогда вы должны применять ее разборчиво!
– Вот-вот. Именно этим я и занимаюсь, – ухмыльнулся Тини.
* * *
Мы не знаем, что сказал ей Макэндрюс, но только мисс Глория стала вести себя совершенно по-другому. После очередного дежурства она заявилась в кино вместе с Далримплом. Тини встал и на середине картины демонстративно покинул зал – фильм, кстати, был неплохой, из Нью-Йорка как раз транслировали «Лисистрата идет в город».
Тини подстерег ее, когда она возвращалась одна, но подгадал так, чтобы рядом в этот момент оказался я как свидетель.
– Гм, мисс Макнай…
– Да?
– Думаю, вам следовало бы знать… Это, как его… ну, в общем, главный инспектор Далримпл – человек женатый.
– Вы считаете мое поведение непристойным?
– Нет, но…
– Тогда не лезьте не в свое дело! – Он еще рта не успел открыть, как она добавила: – И да будет вам известно: я знаю, что у вас четверо детей, – Далримпл мне все рассказал.
У Тини отвисла челюсть.
– Как… Но позвольте, я ведь даже не женат!
– Как? Вот именно – как, хотела бы я знать. – И она удалилась.
Тини уже не пытался прятать ее в каюте; единственное, о чем он просил, – если она куда-нибудь соберется, предупреждать его об этом в любое время. С той поры он тем только и занимался, что пас ее. Меня так и подмывало предложить ему поменяться местами с Далримплом.
И как же я удивился, когда однажды он поручил мне провести приказ об ее увольнении. Я был совершенно уверен, что он и думать про это забыл.
– И в чем она виновата? – поинтересовался я.
– В нарушении субординации!
Я выразительно промолчал. Тогда он пояснил:
– Ну, она отказывается выполнять приказы.
– Зато она работу свою выполняет, и притом хорошо. А эти твои приказы… Да прикажи ты что-нибудь подобное кому из парней, любой выполнять откажется.
– Ты не согласен с моими приказами?
– Не в этом дело. Ты не докажешь ее вину, Тини.
– Тогда уволим ее за то, что она… женщина! Уж это-то я смогу доказать.
Я опять промолчал.
– Папа, – он как будто меня уговаривал, – ты же мастер стряпать такие штуки: ну, там, «никаких персональных претензий к мисс Макнай, но, полагая, что в интересах дела…» – и прочая дребедень.
Я составил нечто подобное и по секрету показал Хэммонду. Известно, как радиотехники умеют держать язык за зубами, и я не очень-то удивился, когда меня вдруг останавливает О’Коннор, один из лучших на станции кузнецов, и спрашивает:
– Папа, скажи, это правда, что Старик избавляется от Брукси?
– Брукси?
– Брукси Макнай. Она сама просила так ее называть. Так правда?
Я подтвердил и пошел дальше, раздумывая на ходу, а не лучше ли было ему соврать?
С Земли к нам ракета идет примерно четыре часа. За смену до прилета «Полярной звезды», на которой должна была улететь мисс Глория, табельщик принес мне два заявления об уходе. Два человека – не страшно: с каждым кораблем мы теряли больше. Но не прошло и часа, как он вызвал меня по бригадирскому каналу и попросил срочно зайти к нему в кабинет. Я как раз был снаружи – проверял качество сварки – и поэтому отказался.
– Пожалуйста, мистер Уизерспун, – чуть ли не умолял он, – вы должны прийти!
Когда кто-то из ребят перестает называть меня «Папой» – это дурной знак. Я пошел.
Около его двери выстроилась целая очередь, обычно такая бывает, когда на станцию доставляют почту. Я вошел, и он тут же захлопнул дверь. Он протянул мне целую кипу заявлений.
– Что же это происходит в великих глубинах ночи? – спросил я.
– И есть еще десятка два или три, которых я не успел оформить.
Ни в одном из заявлений не стояло конкретной причины – только «по собственному желанию».
– Послушай, Джимми, что здесь творится?
– А ты не догадываешься, Папа? Я тоже отсюда сваливаю.
Тогда я высказал ему свою догадку, и он ее подтвердил. Потом я собрал заявления, вызвал по радио Тини и попросил его, ради всего святого, прийти в свой кабинет.
Тини в задумчивости жевал губу.
– Но послушай, Папа, они не имеют права бастовать. В контракте это оговаривается особо и согласовано со всеми заинтересованными инстанциями.
– Это не забастовка, Тини. Ты не можешь препятствовать их уходу.
– Тогда пусть они платят за обратный билет из собственного кармана! Поможешь мне это сделать?
– Не знаю, не знаю. Многие проработали достаточно долго, чтобы получить его бесплатно.
– Тогда нам придется быстро набрать других, иначе мы не уложимся в сроки.
– Если бы так, Тини. Мы просто не сможем закончить. К следующей «ночи» у тебя не останется даже команды обеспечения.
– У меня еще никогда не уходило столько народу. Ладно, я с ними поговорю.
– Бесполезно, Тини. Ты идешь против того, что сильнее тебя.
– И ты, Папа, против меня?
– Я всегда за тебя, Тини.
Тогда он сказал:
– Папа, я знаю, ты думаешь, что я упрямый баран, но я прав. Мы не можем держать одну женщину на несколько сотен парней. Это сводит их с ума.
Я не стал ему объяснять, чем он от них отличается, лишь спросил:
– По-твоему, это плохо?
– Конечно. Я не могу позволить, чтобы из-за одной женщины вся работа пошла псу под хвост.
