Носящей его корону.
– Что-то не так, государь? – поторопил его Дадли. – Не нужно ли вам прилечь?
– Дайте бумагу, – приказал Эдуард.
Герцог моментально поднес развернутый свиток к боковому столику рядом с окном. Эдуард аккуратно вывел на нем свое имя. Дадли склонился над плечом короля, чтобы капнуть сверху воска, и помог королю приложить к нему перстень с государственной печатью. Когда с этим было покончено, он торопливо подписал документ сам – в качестве свидетеля, и то же сделал мастер Бубу. Затем глава Тайного Совета свернул свиток и покинул комнату.
Тяжкая усталость вновь накатила на Эдуарда, и он, вернувшись в постель, сразу потонул в мягкости десятков подушек и подушечек. Закрыл глаза.
Ну вот. Только что он сделал Джейн самой могущественной женщиной в Англии.
Король был этому рад, но все же его что-то смутно беспокоило. Тень сомнения. Шепоток тревоги.
Он решил не обращать внимания. В это время в животе у него заурчало, и Эдуард подумал, что все эти смутные опасения связаны просто с его опустошенностью и утомлением. Надо бы действительно что-нибудь съесть. Жаль, что матушка Пенн не оставила своего супа.
Он открыл глаза, собираясь попросить Дадли послать за ней, но осекся, заметив, что герцог и лекарь стоят, склонившись друг к другу, и смотрят в окно – как раз на том месте, где король сам стоял несколько мгновений назад.
– Итак. Дело сделано, – тихо произнес Дадли.
– Дело сделано, – почти скорбным голосом подтвердил Бубу. – И будет доведено до конца, как я обещал.
По спине Эдуарда пробежал холодок. Видимо, он выдал себя каким-то еле слышным движением, поскольку оба собеседника разом повернулись к нему. Король быстро закрыл глаза и постарался дышать ровнее.
– Осталось недолго, – услышал он вновь голос Бубу из противоположного конца спальни. Затем раздался скрип дверных петель. – Самое большее, день или два.
Эдуард почувствовал себя так, словно его накрыла длинная тень.
– Спокойного сна, ваше величество, – донесся откуда-то издалека почти нежный голос лорда Дадли, а липкие пальцы герцога откинули прядь волос с пылающего лба Эдуарда. Тот не шевелился, но почувствовал, как упругое тело Пэтти рядом с ним напряглось и где-то в груди верного зверя начал зарождаться грозный рык.
Король сжал пальцы, зарытые в мягкую шерсть собаки, стараясь ее успокоить.
Дадли повернулся на каблуках и поспешил прочь из комнаты – вскоре его торопливые шаги донеслись с лестницы. Эдуард открыл глаза. Пэтти отрывисто и сердито гавкнула.
– Все хорошо, девочка, – успокоил ее король.
Собака растянулась на спине, чтобы ей почесали живот. Эдуард рассеянно подчинился, стараясь осмыслить только что услышанное.
«Дело сделано». Ну да, он подписал документ, так что «дело», видимо, относилось именно к этому факту.
Но потом Бубу сказал: «Будет доведено до конца» и еще о каком-то своем обещании. Эдуард понятия не имел, что это значило.
И наконец самое неприятное: «Осталось недолго. Самое большее – день или два».
Осталось недолго.
Нетрудно догадаться до чего – до момента его кончины.
Король проспал несколько часов – до самого возвращения няни. На сей раз она принесла тарелку с ежевичным пирогом, густо политым сверху взбитыми сливками.
У Эдуарда даже слюнки потекли.
Он вооружился вилкой и уже поднес было кусок восхитительного пирога к губам, когда Пэтти вдруг заворчала. Не зарычала. Не залаяла. А именно заворчала. И сделала бросок в сторону пирога.
От удивления Эдуард выронил вилку.
От удивления матушка Пенн выронила тарелку – та со стуком ударилась об пол.
Естественным было бы ожидать, что Пэтти набросится на упавшее угощение (Эдуарду, конечно, следовало оставить ей немного оленины из утреннего супа), но собака не обратила на пирог ни малейшего внимания. Вместо этого она спрыгнула на пол и заняла позицию между кроватью и матушкой Пенн – зубы оскалены, шерсть на загривке вздыблена, глаза горят… А из гортани доносится рык, который пристал бы гораздо более серьезному и страшному зверю.
Слезящиеся глаза старушки буквально вылезали из орбит.
– Псина спятила, – ахнула она.
Эдуард был склонен согласиться. Пэтти выглядела устрашающе.
– Отступайте медленно назад, – посоветовал он. – Нащупаете дверь – бегите и позовите Пэттиера Баннистера, псаря. Пошлите его ко мне. Он знает, что делать.
– Я не могу оставить вас здесь одного.
– Меня Пэтти не тронет, – сказал Эдуард, стараясь придать голосу больше уверенности, чем он ощущал. Он и вправду был убежден процентов на семьдесят пять, что уж его-то Пэтти не тронет.
Этих слов хватило, чтобы убедить матушку Пенн. Она торопливо отступила на три шага назад и исчезла за дверью.
Пэтти сразу перестала рычать и села у постели. Никакого интереса к пирогу она по-прежнему не проявляла. В этой позе собака напомнила Эдуарду статую льва, заказанную его отцом для королевского сада, – великолепное животное изображено стоящим по стойке смирно: спина прямая, голова вытянута, уши вперед…
Собака его охраняет, догадался король. Но от кого? От матушки Пенн?
Вскоре вновь послышались шаги на лестнице, и Пэтти вскочила на ноги, виляя хвостом.
Пэттиер Баннистер кубарем вкатился в комнату. Первым делом его взгляд остановился на Эдуарде, и от него не ускользнуло скомканное в лихорадке постельное белье и бледное, напряженное лицо монарха. Однако, как только он убедился, что король цел и невредим, псарь будто потерял к нему интерес и опустился на колени перед Пэтти. Та лизнула его в лицо, затем заскулила как-то особенно глубоко и печально и снова уселась в изножье Эдуардовой кровати.
– Ну, все, хватит, хорошая девочка, – успокаивал ее Пэттиер своим грубым крестьянским голосом. – Все в порядке. Можешь дать себе волю.
«Волю? – отозвалось в голове у Эдуарда. – Какую волю?»
Пэтти снова завыла.
Баннистер подошел к двери и запер ее на щеколду изнутри.
– Отлично. Теперь давай.
– Чего ты от нее хочешь? – задыхаясь, спросил Эдуард. – Чтобы она подала тебе лапу?
Пэтти фыркнула.
– Я помню, что говорил тебе никогда этого не делать во дворце, – продолжал Пэттиер таким тоном, будто и вправду вел осмысленный диалог с собакой. – Но сейчас можно. Здесь безопасно.
Собака снова жалобно заскулила.
– Пэтти! – повысил голос Баннистер. – Ради всего святого, сосредоточься. Давай!
Пэтти встала, поставила передние лапы на край Эдуардова ложа и запрокинула голову так, словно пыталась растянуть шею. Затем комната вдруг озарилась вспышкой света, на миг ослепившей Эдуарда подобно блеску солнечного луча. Он закрыл глаза.
