– В том и дело, что я там теряю представление о времени и пространстве, – заметил он. – У тебя тоже так? Звериная натура побеждает?
Она призадумалась.
– Иногда у меня появляются лисьи мысли. Хочется рыть норы. Бегать. Потом этот предсмертный клекот курицы в моих зубах… – Она покраснела, и на ее щеках вновь показались ямочки, а в глазах заплясали неверные отблески костра.
Он сделал вид, что потягивается, а на самом деле просто хотел придвинуться поближе (в исторических книгах об этом, конечно, не написано, но мы должны заметить, что этот жест – потягивание – был тогда впервые применен молодым человеком в присутствии девушки. Таким образом Эдуард изобрел тактику, веками применяемую юношами всех стран и народов).
Грейси не шелохнулась. Пожалуй, оба уже были готовы к поцелую, но как раз в этот миг ветер вдруг переменился, и лица наших героев заволокло едкое облачко дыма от костра. Закашлялись, конечно, оба, но вот только король никак не мог остановиться. Будь проклят Дадли со своими ядами, хитроумными планами и этим мерзким кашлем. Теперь, когда Эдуард едва не выхаркал половину легких наружу, черта с два она его поцелует.
Грейси вскочила на ноги и принялась деловито сбивать огонь.
– Ну, ты-то еще салага, – заметила она, подложив в «стратегически правильных» местах еще несколько поленьев. – Только-только обнаружил свою эзианскую сущность. В свое время научишься ею управлять.
Король вздохнул.
– А ты как управляешь?
– Это не так трудно. Когда я хочу превратиться, набираю воздуху в легкие, чтобы очистить голову, и думаю примерно так: «Стать сейчас лисой – значит найти ужин, а найти ужин – значит послужить юному королю». Вот лиса и выходит на зов. Кстати говоря, – Грейси наклонилась к своему узелку, – она принесла нам десерт.
Девушка вытащила носовой платок, развернула его, и там обнаружилась, поблескивая в свете костра, полная пригоршня ежевики.
Эдуард даже не понял, что произошло. Несколько мгновений ему было хорошо, даже слюнки потекли от одного только предвкушения вкуса ягод на языке, но потом – потом его заколотило, бешеные припадки кашля следовали каскадом, один за другим, глаза закатились, на губах выступила пена. Он едва различал над собой лицо Грейси и ее широко раскрытые в тревоге глаза.
Через минуту-другую тряска прошла. Еще какое-то время он пролежал, скрючившись на боку, измученный, задыхающийся и кашляющий, снова кашляющий без остановки. Потом его вырвало кроликом. Грейси положила прохладную ладонь ему на лоб.
– Какой ты горячий, – пробормотала она.
Увы, это не был комплимент.
– Прости, – прохрипел Эдуард. – Видимо, в моем распоряжении нет одного-двух дней, чтобы добраться до Хелмсли. Я по-прежнему умираю.
Она плотно сжала губы.
– Тебе надо превратиться. Это единственный выход.
Все остатки гордости к этому времени покинули его.
– Как? – еле слышно прошелестел король.
– Я заверну тебя посвободнее, чтобы ты не поранился, привяжу к себе и понесу.
– Привяжешь меня к себе? – прохрипел он, стараясь не сомкнуть упрямо опускающиеся веки.
– Понесу, как мать дитятю, – сказала она и схватила его за руку. – И ты будешь в порядке, и доберемся скорее. Я умею бегать быстрее ветра, даже когда я не лиса. – Она поднесла ладонь Эдуарда к своей груди, и он почувствовал, как сильно и ровно бьется ее сердце. – Доставлю тебя к твоей бабушке в лучшем виде. Обещаю.
– Ладно, – шепнул он, и на губах его заиграло легкое подобие улыбки. – Не стану же я отказываться провести ночь у тебя за пазухой, верно?
Грейси оттолкнула его ладонь.
– Не наглей.
Эдуард тихонько рассмеялся, и в следующую секунду уже был пустельгой. Девушка вздохнула и обернула его плащом – ему стало темно, тепло от жара ее тела и хорошо. Очень-очень хорошо.
…Постепенно он вдруг начал чувствовать слегка неприятный запах. Король потянулся и с удивлением вновь обнаружил себя в человеческом теле, на человеческой кровати и – кажется – укрытым меховыми одеялами. Он открыл глаза. В окружающей темноте горела одна-единственная свеча, но когда его глаза приспособились к темноте, Эдуард различил рядом женскую фигуру.
– Грейси? Где мы?
– Ты в Хелмсли, – ответил голос, начисто лишенный, впрочем, шотландского акцента. Это была Бесс. Она улыбнулась и взяла брата за руку. – Я уже думала, ты не выкарабкаешься.
– Я тоже так думал, – признался он.
– На, выпей, – она поднесла к его губам широкую чашу.
Эдуард выпил и поморщился. В чаше была не вода, а какая-та бурда, столь ужасная на вкус, что на глазах у него выступили слезы.
– Эта штука вытянет яд из твоей крови, – пообещала Бесс. – Бабушкино снадобье.
– Бабушка здесь?
– Конечно, здесь, – раздался грубоватый старческий голос со стороны двери. – Где же еще мне быть, по-твоему?
– Здравствуй, бабуля.
– Здóрово тебе досталось, да, мой мальчик? – сказала бабушка, подошла к окну и отдернула тяжелые бархатные занавески. Теплый свет солнечного полудня ворвался в комнату.
– Бабушка, не нужно называть его мальчиком, – мягко поправила Бесс. – Он ведь все еще король.
– Он мальчик, к тому же с птичьими мозгами, насколько я могу судить, – рассмеялась старушка. – Подумать только, дать себя отравить! Одно слово – ребенок. Да когда я была королевой, меня травили по десять раз на дню. И никто так и не «дотравил».
– Верно, бабуля, – согласился Эдуард. – Дать себя отравить – это не по-королевски.
– Ну, а теперь вставай, – велела она. – Надо разогнать кровь по телу, чтобы противоядие как следует сработало.
Король все еще чувствовал головокружение и вялость, но подчинился. Бесс помогла ему сесть и спустить ноги с кровати. Только теперь он осознал, что на нем – только белая льняная рубашка до середины бедра, украденная Грейси.
– Э-э, а где мои брюки?
Бабушка скорчила гримасу.
– Ради бога! Чего я там не видела? – Она подошла поближе и ткнула его ладонью под ребра. – Давай поднимайся.
Он встал, отметив по ходу дела, что от бабушки попахивает так же неприятно, как всегда, но, как ни странно, скунсий запах облегчил его головную боль. Конечно, он все еще был слаб, опустошен, не говоря уже о том, что полугол, но все же ему стало гораздо лучше.
Наверное, теперь он не умрет.
В дверях появилась Грейси – и тут же уставилась прямо на его мраморно-белые ноги.
– Ваше величество, – кивнула она с ухмылкой и даже сделала реверанс – весьма неуместный, учитывая, что на ней по-прежнему были штаны.
А может, лучше ему все же умереть, а?
