– Дома опять неприятности?
Снова киваю, а из глаз вдруг брызгают слезы. Они непременно бы разъярили отца, но у миссис Бёрлинг такие нежные пальцы и такой ласковый голос, что я просто не в силах с собой совладать. Я прячу лицо в ладонях и начинаю горько плакать.
«Тебе же семнадцать! Ты уже почти взрослый мужчина! Ради всего святого, прекрати себя вести как тряпка, Эдгар!» – вот что сказал бы отец.
– Будь он проклят, Джон Аллан, за всё, что он сделал с Эдгаром! – восклицает Эб. – Не человек, а змеюка бездушная.
Миссис Бёрлинг отнимает руку от моих кудрей.
– Оставайся у нас, сколько вздумается, золото мое.
Не отрывая от лица соленых от слез ладоней, я сдавленно благодарю ее, шумно хлюпая носом. К горлу вновь подкатывает тошнота. Я плотно сжимаю губы, чтобы не запачкать обувь миссис Бёрлинг вином, готовым извергнуться из моего желудка.
Она уходит из комнаты, а я, удостоверившись, что тошнота отступила, вновь погружаюсь в сон.
Проснувшись, я тут же вспоминаю о Линор.
Приподнимаю голову и убеждаюсь, что мои догадки верны: в комнате нет никого, кроме нас с Эбом. Он сидит на коленях у камина, спиной ко мне.
– Где она? – спрашиваю я. – Где Линор?
– Боже, какая же она жуткая, Эдди, – не оборачиваясь, отвечает мне друг. – Какая страшная… – Его бьет крупная дрожь.
В шкафу у Эба что-то шевелится.
С трудом принимаю сидячее положение, не сводя глаз с закрытых дверей из кедра. Меня охватывает страх, что Эб затолкал мою музу в шкаф.
Эб энергично потирает ладони, чтобы согреться.
Встаю на ноги и выпрямляюсь.
Шум в шкафу возобновляется – там кто-то царапается и скребется!
Подхожу ближе. Ноги едва меня держат – кажется, что это и не ноги вовсе, а два стебля камыша. А Эб всё потирает и потирает ладони.
Делаю глубокий вдох и протягиваю руку к дверце шкафа, воображая самое страшное: обезглавленную и расчлененную, однако чудом выжившую и охваченную яростью Линор. Пока храбрость меня не оставила, я распахиваю обе дверцы.
На меня смотрят два испуганных черных глаза.
Маленьких и круглых, как бусинки.
В складках бежевой ночной рубашки Эба притаилась полевая мышь. В лапках она держит кусочек крекера – видимо, Эб хранит в шкафу еще и печенье. Линор нигде не видно.
С облегчением выдыхаю и поворачиваюсь к Эбенезеру:
– Эб, где та девушка?
Эб прекращает ожесточенно тереть ладони.
– Эта девушка, как ты ее называешь, рухнула на пол в ту же секунду, что и ты, хотя ни капли спиртного не приняла!
– И где она теперь?
Эб поднимается на ноги.
– Я не знал, что с ней делать. Не мог же я допустить, чтобы она осталась здесь и попалась матушке на глаза! Вот я и… – Он нервно провел рукой по волосам. – Дождался, пока опьянею настолько, что не испугаюсь к ней подойти, взял ее на руки и вынес на улицу.
Рот у меня так и распахивается от изумления.
– И далеко ты ее унес?
– Да нет, – Эб небрежно кивает на окно. – Оставил у обочины. Совсем рядом с домом, если подумать.
Распахиваю окно, высовываю голову на морозный воздух и замечаю в снегу, у дороги, след пепельного цвета, напоминающий по форме человеческую фигуру.
– Ее там нет! – вскрикиваю я, повернувшись к Эбу. – Когда ты ее туда вынес?
– Да не знаю. – Эб задумчиво почесывает макушку. – Где-то через четверть часа после того, как матушка легла спать.
– И она там всю ночь пролежала?!
– А почему ты так о ней беспокоишься, Эдди?
– Да потому что даже представить себе не могу, что со мной будет, если она погибнет – или если ее кто-нибудь найдет!
Эб встряхивает головой и издает короткий смешок:
– Друг мой, совершенно очевидно, что никакая она не твоя муза! Я, конечно, не знаю, кто она, но… ты видел у нее на шее человечьи зубы?!
Невольно морщусь.
– Да, но…
– Тебе же чертовски хорошо удается язвительная сатира и эпическая поэзия! Не можешь же ты писать о ней, если всерьез, как ты сам рассказываешь, переживаешь о том, что о тебе подумают люди!
– Да знаю! – отзываюсь я и громко хлопаю оконной рамой. – Но мне не хочется ее смерти. Я хочу спрятать ее ото всех, только и всего.
– Лично мне совершенно ясно, что она никоим образом не связана с твоим литературным даром! Да и вообще, как можно мечтать о свадьбе с самóй принцессой Ричмонда, Эльмирой Ройстер, если за тобой по пятам вечно бродит это мерзкое существо?
Встревоженно обнимаю себя за плечи, не смея и помыслить, что бы стало с Эльмирой, встреться она с Линор.
– На самом деле, эта мрачная муза живет в каждом слове моих стихов, – шумно втянув носом воздух, сообщаю я. – Даже если ты, Эб, этого в упор не замечаешь. – Прикусив нижнюю губу, я впитываю правду, которую только что высказал, а потом торопливо застегиваю пальто.
– Ты куда? Домой? – спрашивает Эб.
– Матушка будет волноваться, – говорю я, направляясь к двери.
– Я еще тебя увижу до отъезда в Шарлоттсвилль?
– Я зайду к тебе на неделе.
– Спасибо. Послушай, я ведь вовсе не хотел тебя обидеть, – начинает он, уперев руки в бока. – И уж точно не собирался поучать тебя в манере епископа Мура, твердить, чтобы ты не слушал свою музу. Просто я за тебя волнуюсь. Молю Бога о том, чтобы она оказалась просто жуткой галлюцинацией, явившейся нам из-за хереса.
– Ты прав, Эб.
Его плечи расслабленно опускаются.
– Так она нам в самом деле привиделась?
– Нет, – отвечаю я, приоткрыв дверь. – Ты прав в том, что мне, увы, действительно есть дело до того, что думают обо мне окружающие меня болваны.
Отпечаток тела Линор на снегу не дает ровным счетом никаких подсказок, где ее искать. Следы сажи, оставленные ее платьем, указывают на место, где она лежала, но вокруг снег абсолютно чист.
Однако мне всё же удается заметить несколько пар следов, ведущих к ее пепельному отпечатку на снегу – и от него. В воображении тут же всплывает толпа негодяев, которые сперва преследуют ее во мраке, потом заманивают в ловушку, убивают и бросают в реку…
Пошатываясь, направляюсь домой, растирая виски в отчаянной попытке сочинить пару стихотворных строк, чтобы убедиться, что моя муза еще жива – как бы я ни пытался прогнать ее, а ее судьба очень меня тревожит. Умом всё еще владеют алкогольные пары, и я вдруг замечаю, как это на самом деле сложно – просто идти прямо, не говоря уже о сочинении стихов, требующем едва ли не математической точности.
