– Эдди могла ждать куда более страшная участь, – заверяю я Элизабет, – чем знакомство с мрачной музой.
Элиза По отворачивается от меня, горестно рыдая. Звуки ее плача напоминают вой ветра.
Я подхожу чуть ближе.
– Я сделаю его жизнь выдающейся, миссис По, если он только согласится посвятить всего себя искусству.
Она по-прежнему не поднимает на меня глаз.
– Он способен подарить людям то, чего они так отчаянно жаждут: надежду на жизнь после смерти, – продолжаю я и делаю еще шаг вперед. – Стишки о любви с годами выходят из моды, и зачастую грядущие поколения начинают считать их чересчур наивными и сентиментальными. Людская любовь к юмору и сатире тоже недолговечна, а эпические приключения перестают казаться столь захватывающими, когда появляются новые герои и новые подвиги. Но людской страх и любопытство перед лицом смерти не исчезнут до тех пор, пока существует сама смерть.
На этих словах Элиза По оборачивается.
– И я не в силах изменить свою сущность и стать милее и красивее, чем я есть, потому что мое нынешнее обличье, – я легонько хлопаю себя по щекам, – уже и без того приукрашивает и маскирует мою истинную суть. Я вовсе не девушка. Я – зловещая тень.
Элиза По понимающе кивает:
– Если ты и впрямь такая, какой должна быть его муза, тогда в самом деле не стоит меняться в угоду чужим мнениям.
– А как твоя муза убедила тебя посвятить свою жизнь искусству? – спрашиваю я.
– Ах… моя муза… – Мама Эдгара печально улыбается, и ее свечение становится небесно-голубым. – Моя матушка была актрисой, так что я совсем не испугалась, когда, впервые выйдя на сцену, увидела его. Мне было всего девять. После моего выступления зрители громко захлопали в ладоши, и вдруг я увидела, как из канделябра выскочило прекрасное, сказочное создание, лучезарное и ангелоподобное, с кривой усмешкой, указывающей на отменное чувство юмора. И прямо на моих глазах превратилось в соловья!
– Так быстро? – нахмурившись, уточняю я.
– Потом все говорили мне, что я пела как настоящая соловушка!
Меня охватывает приступ паники.
– Как же получилось, что всё произошло так скоро? Почему же у меня так не выходит?
Элиза вновь направляется к своей безымянной могиле.
– Благодаря музе я ощутила несравненное удовольствие – искреннюю радость и наслаждение, какие всегда чувствует артист, выступая перед публикой. Когда муза показала мне свое лицо, искусство стало для меня жизненно необходимым, как воздух, и я ощутила готовность пожертвовать всем на свете, лишь бы только моя муза всегда была рядом, – рассказывает Элиза, присев на заснеженный край своей могилы. – Вот почему много лет назад я оставила своего первенца, Генри, в Балтиморе, с дедушкой и бабушкой. Я жить не могла без своей музы. В ней текла моя кровь, в ней теплилась моя душа – пожалуй, даже в большей степени, чем во мне самой, – рассказывает она и поудобнее устраивается на клочке промерзшей земли. – Эта беседа чрезвычайно меня опечалила, сказать по правде. Слишком устала я от воспоминаний. Не стоит тебе, Линор, такой ранимой и хрупкой, бродить по этому городу в одиночку. Возвращайся домой и помоги моему дорогому Эдгару преодолеть все невзгоды и горести.
Я делаю шаг вперед, намереваясь попросить у нее совета о том, как же мне пережить переезд Эдгара в университет, но Элизабет тускнеет, бледнеет и наконец совсем пропадает из вида, напевая первые строки знаменитой песенки «Никто не хочет жениться на мне», которую часто поют в английских театрах и которую так любит насвистывать Эдгар.
Я взбираюсь на холм, где разбито кладбище Шокко-Хилл, чтобы отыскать дух Джейн Стэнард и насытиться ее восторгами в адрес стихов Эдди, вдоволь напиться ее целомудренным обожанием, а может даже, полакомиться тоской и горем моего поэта, витающими над ее могилой.
– Десять часов! Никаких происшествий! – зычно сообщает голос ночного сторожа откуда-то с соседней улицы. Оттуда же, с севера, раздается лай и рычание собак.
О боже!
Позабыв о своем плане, я кидаюсь в сторону «Молдавии» в страхе, что вот-вот столкнусь с кем-нибудь – с человеком ли, с чудовищем ли, – и то и дело оглядываюсь, чтобы удостовериться, что меня не преследуют.
И на полном ходу в кого-то влетаю.
Сильные руки крепко хватают меня в темноте.
– Кассандра?
Встряхиваю головой, чтобы привести себя в чувства, и обнаруживаю, что меня держит не кто иной, как Джон Аллан. Он крепко сжимает мои запястья и внимательно глядит на меня сверху вниз.
– Не меня ли ты ищешь? – интересуется он.
Я вырываюсь из его хватки. Исходящий от него резкий запах пота и табака ничего, кроме омерзения, не вызывает. На лбу у него поблескивают липкие капли пота, а золотые пуговицы на жилете застегнуты сплошь неправильно, будто он одевался в большой спешке.
– Десять часов, никаких происшествий, – вновь сообщает ночной сторож, успевший уже подойти к нам ближе. Где-то во мраке неподалеку от нас разносится неприятное хлюпанье людских и звериных шагов.
– Мне нужно спрятаться! – вскрикиваю я, прикрывая руками ожерелье из человечьих зубов у себя на шее. – Спрячь меня!
– Эй! – кричит сторож откуда-то сзади. – А не то ли это чудище, что не так давно бродило по нашему городу?
Глаза Джона Аллана злобно округляются, а рот перекашивает гримаса. Его застали наедине с музой, чего он явно не в силах вынести.
– Эдди, пожалуйста, спрячь меня! – молю я, пытаясь скрыться от преследователей у него за спиной.
– Эдди? – переспрашивает он.
Стоит мне осознать свою оплошность, как кровь моментально стынет в жилах.
– Это та самая демоница? – спрашивает сторож.
– Джок, уверяю тебя… Я… я позвала Эдгара случайно. Прошу, не надо…
– Именно так, – кричит сторожу Джон Аллан, хватает меня за локти и разворачивает вперед. – Эта подлая змеюка хотела напасть на меня!
Он злобно толкает меня к сторожу, тот приподнимает фонарь, чтобы лучше видеть, и в ужасе отшатывается, разглядев мое лицо. Рядом с ним стоит румяный незнакомец с мушкетом и держит на привязи стаю гончих, до предела натянувших поводки. Псы рычат и лают, прижав к голове уши, опустив хвосты и обнажив клыки – они готовы вцепиться в мое жуткое, тесное, человеческое тело, в котором мне лучше было бы никогда не оказываться. Зря я так поспешила явиться миру.
Оттолкнув Джона Аллана, я со всех ног бегу на юг.
– Схватить ее! – вопит сторож, и его помощник спускает собак.
Псы несутся за мной по наклонной улочке, запруженной грязью и талым снегом.
Мой поэт – превосходный бегун, и мне, Слава Небесам, передался его талант бегать с проворством Аталанты
[12], но псы неотступно несутся следом, утробно рыча и мощно ударяя сильными лапами по земле. Я лечу сквозь мрак в одолженных мне коричневых башмаках, высоко приподняв пышные юбки, чтобы ноги работали в полную силу. С тихим стоном, надрывно дыша, я прикладываю все силы, чтобы только успеть к реке Джеймс, где меня ждет убежище, и не поскользнуться, и не упасть.
