По краям Лужайки виднеются десять небольших построек, соединенных кирпичными колоннадами, а вдалеке белеет ротонда, обнесенная строительными лесами, бесспорно выдающая тот факт, что основатель университета, Томас Джефферсон, вдохновлялся на создание этого шедевра архитектуры видами Римского Пантеона! Слышно, как на ротонде стучат молотками плотники, и я мысленно пририсовываю к этой картинке мощные коринфские колонны и великолепные мраморные ступени.
Я так и застываю с раскрытым ртом, тщетно силясь осмыслить тот факт, что этот оплот надежды, этот неоклассический дворец знаний – мой новый дом.
– Подожди меня здесь, Дэбни, – говорит отец. – Я скоро вернусь.
Сердце у меня сжимается от мысли о том, что он готов так быстро и легко со мной расстаться.
Я пожимаю на прощание руку Дэбу. Ему сорок семь – они с папой почти ровесники, но сочувствие в карих глазах кучера молодит его лет на десять.
Не откладывая дела в долгий ящик, отец начинает свой путь по Лужайке, зажав под мышкой мой писательский ящичек. Я же тащу чемодан, который то и дело больно врезается мне в ногу. Другие новички со своей свитой направляются к двухэтажному зданию в западной части Лужайки, и мы устремляемся за ними, понадеявшись, что они знают, куда идти. Отец продолжает курить трубку, отравляя чистый февральский воздух всё новыми клубами дыма.
Из здания выходит седовласый господин с большими ушами.
– Добро пожаловать, джентльмены, – приветствует нас он, тщательно подчеркивая каждый слог. – Меня зовут мистер Артур Брокенбро, и я университетский надзиратель. Прошу, следуйте за мной – необходимо занести ваши имена в списки студентов.
– Что ж, пора прощаться, – говорит отец, хотя мы еще не успели дойти даже до кирпичной колоннады. – Учись прилежно, Эдгар. Выполняй все задания. Не пропускай занятий.
– Не дождетесь ли вы, пока мое имя занесут в списки? – спрашиваю я, поставив чемодан на землю. – Неужели вам и впрямь так уж некогда, отец?
– Ты уже взрослый мужчина. И уже не в том возрасте, чтобы «папочка» провожал тебя в университет за ручку. – С этими словами он передает мне мой ящичек, встряхнув его так грубо, что всё содержимое громко стучит о стенки. – Удачи. Будь благоразумен. Не разочаруй маму.
– Ни за что не разочарую.
– Не сомневаюсь.
Торопливо обняв меня на прощание, он отворачивается и уходит, а я так и остаюсь стоять у двухэтажной постройки вместе со своими вещами. Я смотрю ему вслед, наблюдая, как он пересекает Лужайку, выдувая клубы дыма, поднимающиеся в воздух над его темно-коричневой шляпой. Его запах – запах табака, толстых кожаных счетных книг, печатей и свечей, сгоревших без остатка за время долгих ночных подсчетов, запах мира, в котором люди почитают стопки банкнот превыше собственных семей и отдают свое юношеское воображение в огненную пасть камина, – накрепко привязался ко мне.
Когда приходит мой черед подойти к столу надзирателя, я говорю седовласому джентльмену:
– Сэр, я слышал, что ваша фамилия – Брокенбро. Не родня ли вы ричмондскому судье Уильяму Брокенбро?
– Он мой брат.
– В самом деле? – переспрашиваю я, вскинув брови. Мысль о том, что я беседую с родственником знакомого мне человека, успокаивает, как ни сильно во мне желание разорвать всякую связь с Ричмондом. – В таком случае мне вдвойне приятно с вами познакомиться! В церкви ваш брат сидит на соседней скамье с моей матушкой.
– Что ж, в таком случае неудивительно, что наши пути пересеклись, – говорит он и опускает перо в чернильницу. – Как вас зовут?
Я сообщаю ему свое имя («Эдгар А. По»), дату своего рождения («19 января 1809 года»), имя родителя или опекуна («Джон Аллан», впрочем, уверен, что надзиратель запишет фамилию неправильно: «Аллен»), место жительства («Ричмонд»), а потом выбираю предметы, которые буду изучать: древние языки, которые преподает профессор Лонг, и современные языки – которые преподает профессор Блеттерман.
Затем мистер Брокенбро велит двум другим новичкам, которые растерянно смотрят на него, вновь выйти на улицу и дождаться «хозяев», которые отведут их в комнаты, где тем предстоит поселиться. А меня отправляет к столу мистера Гарретта, казначея, которому нужно заплатить за учебу.
Мистер Гарретт – еще один седовласый господин с густыми коричневыми бровями и поразительно крупным подбородком, – перебирает бумаги у себя на столе.
– Как вы сказали, По?
– Да, – подтверждаю я, выуживая из кармана бумажник.
Джентльмен кладет мою квитанцию поверх других документов.
– Что ж, мистер По, тут у нас значится пятьдесят долларов за питание, шестьдесят – за посещение лекций двух профессоров… – Он поднимает на меня вопросительный взгляд. – Вы и впрямь записались только к двум профессорам, я всё верно понял?
Молча киваю. Сердце начинает колотиться вдвое быстрее, когда джентльмен вновь опускает голову и продолжает изучать пункты квитанции, хотя плата за то, что он успел назвать, и без того уже составляет сто десять долларов. Больше у меня в бумажнике нет ни цента.
– Пятнадцать долларов за аренду комнаты, двенадцать – за постель, и еще двенадцать – за меблировку, – продолжает он и вновь поднимает глаза. – Итого сто сорок девять долларов. Оплатить нужно немедленно.
Я с трудом проглатываю ком в горле и едва не лишаюсь чувств – в комнате вдруг становится необыкновенно душно.
– Мой приемный отец, Джон Аллан, дал мне с собой только сто десять долларов…
Господин приподнимает свои густые, похожие на толстых гусениц, усы.
– Вы уверены в этом?
– Да, он несколько раз пересчитал при мне банкноты, – отвечаю я, прижав к груди бумажник. – Давайте я сбегаю во двор, посмотрю, может, он еще не уехал!
– Прошу, сбегайте.
Безропотно иду по деревянному полу к двери, выскакиваю на улицу и со всех ног бегу по Лужайке.
Уехал!
Нигде ни видно ни отца, ни его экипажа!
– Прошу прощения! – запыхавшись, говорю я, спеша к столу мистера Гарретта, заваленному счетными книгами. Половицы тихо поскрипывают под моими ногами. – Он уже уехал. Я немедленно напишу ему письмо!
– Уверены ли вы, что у вашей семьи достаточно средств?
– Мой опекун – один из богатейших жителей Ричмонда. Если не верите мне, напишите брату надзирателя, достопочтенному судье Уильяму Брокенбро! У Джона Аллана полно денег! Да-да! – кричу я, вскинув голову.
Мистер Гарретт внимательно оглядывает меня, будто проверяя ценность моих слов при помощи хитрого приборчика, встроенного ему в глаза. Он принюхивается – наверное, силится разобрать, не исходит ли от меня зловоние бедности, но я высоко вскидываю голову, расправляю плечи и спину, застыв прямо, как жердь, а лицо мое принимает самое что ни на есть невозмутимое выражение. Джентльмен с громким бульканьем опускает перо в чернила и выводит что-то на моей квитанции, но я не могу разобрать его почерк, тем более что вижу текст вверх ногами.
