– В таком случае уплатите сейчас сто десять долларов, – требует он, еще раз втянув воздух своими крупными ноздрями. – И незамедлительно напишите своему опекуну. Вы останетесь должны тридцать девять долларов.
– Хорошо, сэр, – соглашаюсь я и выкладываю на стол все имеющиеся у меня деньги. Джентльмен, в точности как отец, считает и пересчитывает каждую банкноту, сосредоточенно выпятив нижнюю челюсть.
– Искренне прошу меня извинить, сэр, – продолжаю я. – Отец, видимо, ошибся в расчетах.
– Вам ведь еще нужно будет приобрести учебники, – сообщает мистер Гарретт, продолжая что-то записывать в мою квитанцию. – А также внести залог в размере ста четырнадцати долларов за университетскую форму и прочие необходимые предметы одежды, не говоря уже о карманных деньгах. Уверен, ваш отец прекрасно проинформирован обо всех этих расходах.
– Сказать по правде, не знаю, сэр. Он выдал мне сто десять долларов и уехал – вот всё, что известно мне наверняка.
– Хорошо. Возьмите свои вещи и подождите на улице, – велит он, протянув мне лист бумаги, на котором перечислены мои долги. – Скоро за вами придет комендант и отведет вас в вашу комнату. Учебный семестр уже начался. Посещение лекций вы сможете начать уже с завтрашнего дня.
– Благодарю вас, сэр.
Мистер Гарретт морщит нос, словно теперь наконец ощутил мое бедняцкое зловоние. Он явно разглядел во мне представителя низшего класса, возможно даже, догадался, что я сын бродячих актеров, а рассказ о богатстве моего приемного отца явно нисколько его не впечатлил.
Ротонду я покидаю, прижимая к груди ящичек с писательскими принадлежностями и волоча за собой чемодан. Мой бумажник пуст, а гордость повержена.
Но уже через минуту моему унижению находится замечательное противоядие: строения вокруг меня наполняются веселым гулом юных голосов. Только что закончились занятия, и студенты торопливо покидают аудитории. Они с удивительной легкостью шагают вдоль колоннад в форменных светло-серых фраках и полосатых брюках.
Ко мне подходит дородный незнакомец – слишком взрослый и одетый чересчур убого, чтобы принять его за студента. Щеки у него красные, словно он сгорел на солнце, а глаза – темно-синие, будто вода в чистой, глубокой реке.
– Добрый день, – приветствует меня он. – Я – мистер Джордж Вашингтон Спотсвуд, дальний родственник того самого Джорджа Вашингтона, – представляется он, приподняв свою кожаную шляпу. – Я комендант той части общежития, в которой вы будете жить.
– А я – Эдгар По, – представляюсь я, пожимая ему руку и гадая, всегда ли он при знакомстве упоминает о своей знаменитой родне, или это я похож на человека, которого можно впечатлить подобным родством, – что, кстати сказать, абсолютная правда.
– Позвольте сопроводить вас в вашу комнату, мистер По.
– Премного вам благодарен, сэр.
Я иду следом за мистером Спотсвудом по кирпичной дорожке вдоль западной колоннады, мимо белых тосканских колонн, подпирающих сводчатую галерею слева, и ярко-зеленых дверей и ставней такого же цвета справа.
Примерно на середине Лужайки мистер Джордж Вашингтон Спотсвуд достает большую связку ключей и распахивает одну из дверей.
– Карточные игры и распитие спиртного под запретом. Университетское начальство и шерифы строго наказывают всех игроков и пьяниц, зарубите это себе на носу! За это полагается отстранение от занятий и отчисление.
– Вас понял, сэр.
Он распахивает дверь пошире. Здание новое, так что она совсем не скрипит.
– Чувствуйте себя как дома, мистер По. Поесть вы сможете в гостинице, там располагается студенческая столовая. В шесть часов утра к вам явится либо ответственный за Западную Лужайку – так называется корпус общежития, где вы будете жить, – либо один из его слуг, чтобы зажечь камин и принести вам воды. Чуть позже я расскажу вам о ценах за дрова, мытье и тому подобное.
Нервно стискиваю зубы при упоминании о новых платежах.
– Благодарю вас, сэр.
– Хорошего вам дня.
– И вам тоже!
Мистер Спотсвуд оставляет меня одного в простой комнатке с белыми гипсовыми стенами, пустым камином, кроватью за двенадцать долларов, а также со столом и креслом по такой же цене – впрочем, всё это мне отнюдь не по карману. Я попал в положение «бедняка», не успев посетить ни единого занятия!
Ну и пусть у меня ни гроша в кармане. Зато я избавлен от тягостного присутствия Великого Джона Аллана!
Но не успеваю я закрыть дверь к себе в комнату, чтобы разобрать вещи, как в дверном проеме появляется какой-то долговязый блондин.
– Добро пожаловать на Лужайку! – приветствует он. – Меня зовут Майлз Джордж, я из Ричмонда.
– Эдгар По, – представляюсь я. – Я тоже из Ричмонда. Ты, случайно, не у мистера Кларка учился?
– Нет, но я о тебе слышал. Ты ведь писатель, так?
– Верно, – с улыбкой отзываюсь я. – Во всяком случае, пока.
Майлз откидывает со лба волосы, открывая пронзительные зеленые глаза и безупречный острый нос.
– Слышал, кого сегодня выдворили?
– Нет.
– Студента одного, Уильямом Кэйблом зовут.
– О, я знавал нескольких Кэйблов из Ричмонда! – припоминаю я.
– Да в Виргинии Кэйблов пруд пруди. Так вот, в прошлом месяце Уилл Кэйбл, напившись вусмерть, решил покататься в карете вместе с приятелями и вдруг увидел, что навстречу им идет группка профессоров вместе с некой юной особой – судя по всему, их приятельницей. Ну и решил… – Майлз так и прыскает со смеху, так что рассказ ему приходится ненадолго прервать. Однако вскоре он продолжает: – Так вот, этот безмозглый пьянчуга не нашел ничего лучше, как высунуться из окна и спросить у этой самой дамы: «Скажите на милость, почему же женщина со столь симпатичным лицом и столь великолепным бюстом тратит время в обществе этих европейских зануд, черт бы их побрал?»
Мои глаза так и округляются от изумления.
– Так вот, сегодня эти самые «европейские зануды» выгнали его из университета! – сообщил Майлз, раскрасневшись, как маринованная свекла.
– Неужели студент Университета Виргинии и впрямь сказал такое даме?
– А то! – заверяет меня Майлз. – Ты что, ничего не слышал о нашей жизни? О том, как протекает Великий Эксперимент Джефферсона по соединению глубинных идеалов американской демократии с классическим европейским образованием? Старина Томми Джефферсон свято верил, что мы, отпрыски славных южан, сможем учредить самоуправление на основании высших нравственных норм! Три ха-ха!
– Да, я слышал, что местечко здесь диковатое.
– Да это еще слабо сказано! Тут царит настоящий бедлам! Будь готов услышать ночью пальбу, особенно из Западного крыла. Мы его так и зовем – «Буйный ряд». И поосторожнее с выпивкой. Начальство тщательно высматривает, кто трезв, а кто – под мухой. А если уж напьешься, – Майлз снова убирает с лица непослушную челку, – то потрудись хотя бы не оскорблять профессорских подружек да не мочиться в Джефферсоновом саду!
