Я резко сажусь на постели, с ужасом думая о том, что наверняка опоздал на семичасовую лекцию.
А потом вспоминаю, что сегодня воскресенье, и со стоном опускаюсь на подушку. Но не успеваю даже ее коснуться, как нестерпимый рвотный позыв заставляет меня мигом соскочить на пол.
Пошатнувшись, я приземляюсь на длинные женские локоны, темнеющие на полу, словно клубок ядовитых змей, кидаюсь к двери и выбегаю на Лужайку, чтобы извергнуть содержимое желудка на залитый солнцем снег. А потом еще долго сижу на четвереньках, стараясь отдышаться. Белый снег слепит глаза, из них ручьями текут крупные слезы.
Позади меня кто-то прочищает горло. Стало быть, моя мерзкая выходка незамеченной не осталась!
Бросаю встревоженный взгляд через плечо.
Боже мой!
У зеленой двери в мою комнату стоит Гэрланд О’Пала, моя новая тень.
– Я следил за тобой и за ней из огня в камине, – сообщает он.
Я отвечаю не сразу, как только получилось отдышаться:
– За ней? О ком ты?
– О твоей Мрачной Даме, которая заявилась к тебе в комнату без приглашения, да еще и насквозь промокшая. Об этой жуткой Наяде Стикса.
Я по-прежнему стою в снегу на четвереньках. Желудок сжимается в мучительных судорогах, и как я ни пытаюсь сдержать рвотный позыв, меня вновь выворачивает. В нос ударяет мерзкий сладковатый запах персикового бренди, воскресший в воздухе. Изнуренно застыв над собственной рвотой, я со стоном возношу клятву к Господу:
– Не возьму в рот ни капли больше никогда!
Гэрланд в ответ только насмешливо фыркает.
– Джентльмены с юга пьют как дышат, так что тебе, По, придется им соответствовать. Научись-ка пить, вот тебе мой совет.
Я сажусь на корточки, развернувшись к нему.
– Кто ты, дьявол бы тебя побрал, такой? И с какой стати указываешь мне, что делать?
Гэрланд, который до этого тоже сидел на корточках, поднимается на ноги и стряхивает со своих брюк тонкий слой пепла.
– Мой друг, я – твой билет в мир наслаждений и богатства! Бери меня с собой, куда бы ни шел, и всегда будешь королем остроумия! В любой компании! Разве не этого ты хотел: возвышаться над самодовольной чернью, заставить весь мир боготворить твой поэтический гений?!
Стараясь не обращать внимания на мучительное головокружение, я поднимаюсь с земли и нетвердой походкой направляюсь к Гэрланду.
– Довольно мне и одной музы, что вечно путается у меня под ногами и мозолит всем глаза. С меня хватит, право слово, к тому же ты тот еще мерзавец, если уж начистоту.
Гэрланд широко ухмыляется:
– Так я ведь совсем другое дело, По. Я буду вести себя тихо и послушно. Я не стану заявляться к тебе без приглашения. Я охотно прогуляюсь по улочкам Шарлоттсвилля, понаблюдаю за тем, какой цирк творится в местных судах, засяду за книги у тебя в комнате, стану посещать лекции вместо тебя самого – что тебе только будет угодно. Я оставлю тебя в покое, на сколько пожелаешь, чтобы тебе проще было привыкнуть к здешней жизни, но с одним условием. – Он выразительно поднимает палец в воздух и вскидывает подбородок. – Если ты и впредь будешь приглашать меня на вечера, которые устраиваешь у себя в спальне. Ничто не укрепляет меня лучше, чем гром аплодисментов от людей, которые искренне тебя обожают!
Сжав пересохшие губы, я сосредоточенно обдумываю это предложение. Пожалуй, оно и впрямь заманчивее в сравнении с тем, что сулила мне Линор.
И всё же есть в этом Мефистофеле в обличье пересмешника что-то такое, что тревожит меня до глубины души.
– Так юн, но здрав умом едва ли, – вдруг говорит он и косится на меня с многозначительной ухмылкой, – Я стал любовником печали…
– К чему ты это, а? – вздрогнув, спрашиваю я.
– Да вот, думаю, а не влюблен ли ты часом в эту призрачную девицу, которая изводит твою душу фантазиями о смерти. Откуда в тебе тяга к столь мрачным материям?
– Вовсе я в нее не влюблен!
– Водиться с ней крайне рискованно, особенно когда нет никаких гарантий, что отец вышлет тебе деньги.
Кровь стынет у меня в жилах.
– От-т-т-куда ты знаешь про мое письмо к отцу?
Гэрланд снимает с головы шляпу, обнажив короткие седые волосы, зачесанные назад. Его седина жутко контрастирует с юным лицом.
– Твой отец, Джон Аллан, «Король Иоанн Молдавский», играет тобой словно марионеткой, привязанной за шелковые ниточки. Но кто же первым обрежет их? – спрашивает он, склонив голову набок. – Ты или монаршая особа?
– Пожалуйста, надень шляпу, – прошу я, невольно отпрянув от своего собеседника. – А то еще начнутся расспросы, кто ты такой. Тут кругом уважаемые люди, и никого из них не преследуют взбалмошные музы!
– Это потому, что никто здесь не жаждет славы и внимания столь же сильно, как юный гений Эдгар Аллан По, воспеваемый многими, но никем не любимый и не понятый.
– Откуда ты узнал про мое письмо к отцу? – стиснув зубы, вновь спрашиваю я.
Гэрланд слегка наклоняется вперед и останавливает на мне свой пламенеющий взгляд. Он жжет мои глаза сильнее солнца.
– Так ведь именно я помог тебе его написать, друг мой. Я прячусь в огоньках твоих свечей и вдохновляю тебя с того самого дня, как ты осознал, какое презрение питают верхи общества к таким, как ты.
– Я тебя не просил этого делать.
– О, ошибаешься! Именно ты дал мне сил на рост и развитие, когда написал свои первые сатиры на этих мерзавцев из Ричмонда и когда трудился над своими стихами днем и ночью, лишь бы только доказать, что ты не только ничем не хуже светских львов и львиц, но и лучше их!
Я невольно качаю головой.
– И нечего тут головой качать, По. Ты прирожденный сатирик и литературный критик. Тебе предназначено не кропать любовные стишки да дурацкие страшилки. Так что очень советую как можно скорее избавиться от этой твоей затасканной, уродливой музы. Уничтожь ее!
Это предложение повергает меня в глубокую задумчивость. Я обвожу взглядом Лужайку в поисках следов девушки в черном платье.
– Последний раз я видел ее, когда она заворачивала за угол вон той колоннады, – кивнув куда-то на юг, сообщает Гэрланд. Он вдруг хватает меня за руку. Ладонь у него горячая, словно его лихорадит. – Вчера твои приятели тебя боготворили, – продолжает он и заглядывает мне в глаза. Вид его радужек, по-прежнему будто охваченных пламенем, несказанно меня тревожит. – Боготворили. Пока ты не подпал под ее влияние и не разочаровал их жалостливыми россказнями и рисунками.
Я отталкиваю его руку и отскакиваю, чтобы он уже не мог до меня дотянуться.
– Не хочу я славы острослова, – говорю я, с чувством ударив себя кулаком в грудь. – Легендарных творцов вроде Байрона любят совсем не за это.
