Я надеваю шляпу, с наслаждением чувствуя, как теплая атласная подкладка скользит по голове, а потом киваю моему благодетелю и торопливо отправляюсь в сторону Шарлоттсвилля в поисках творцов, которые утолят мой голод хотя бы крохами творчества, раз мой поэт еще не понял, как сильно я ему нужна.
Глава 23
Эдгар
Линор посеяла среди студентов столько страха и ужаса, что я до вечера прячусь у себя в комнате, чтобы ничем не выдать свою причастность к ее появлению. Почти всё время я провожу в хмельном забытьи, и мне снятся кошмары о моей грядущей бедности.
Но и вечером, за ужином, мои однокашники продолжают оживленно перешептываться о «призраке».
В гостинице, где располагается наша столовая, я сажусь рядом с Томом Такером, который сегодня и сам мало отличается от мертвеца: под глазами у него залегли черные тени, щеки ввалились.
– О чем это все сегодня толкуют, а, По? – спрашивает он, подперев голову рукой. – Я ни черта не помню из того, что происходило в промежутке между тем, как я постучал к тебе в дверь и проснулся спустя несколько часов.
– У тебя такой вид, словно тебя избили и фингалов под глазами наставили, – со смехом замечаю я.
– Кажется, мы с Уиллом подрались, – тряхнув головой, припоминает Том. – Вот только не помню, из-за чего.
Вскоре к нам присоединяется Майлз. Он тоже жалуется на беспамятство, якобы настигшее его после попойки, но я замечаю, как он наблюдает за мной краем глаза, пока мы расправляемся с бифштексом, и меня не оставляет подозрение, что на самом деле он всё прекрасно помнит…
В понедельник утром Гэрланд встречает меня у двери в павильон, где должно пройти занятие по латыни. В этот раз его пламенеющие глаза прикрыты очками с зеленоватыми стеклами.
– Доброе утро, – говорит он и приподнимает свою серую шляпу.
– Где ты взял эти очки? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами, что, видимо, следует понимать как «Украл, конечно, где же еще».
– Мне нужно готовиться к лекции, – говорю я и прохожу мимо. – У меня нет времени на болтовню.
Он хватает меня за плечо, не давая войти в павильон.
– Она вызвала огромный переполох.
– Я видел, какие дыры ты оставил на ее рукавах.
– Острый язык – лучшее оружие против глуповатых врагов, По.
– Почему же меня не оставляет ощущение, что ты не друг мне вовсе, а, О’Пала?
– Au contraire
[15], По. Я твое спасение. Я освобожу тебя от пагубного желания писать полную чушь.
– Может, это и впрямь чушь, но изысканная, – отвечаю я, резко вывернувшись из его хватки.
Гэрланд заливается неприятным, похожим на кашель хохотом, привлекая внимание Джона Лайла, одного из благонравных товарищей Майлза, живущих в восточной части общежития. Я опускаю голову и молчу, дожидаясь, пока Джон войдет в павильон.
– Мне нужно сосредоточиться на занятиях, – напоминаю я Гэрланду. – А еще я по-прежнему жду отцовского ответа на мое письмо. Увидимся в субботу вечером, не раньше.
Гэрланд ловким движением надевает шляпу. Пышные перья, украшающие ее, слегка покачиваются.
– Что ж, я пока прогуляюсь по окрестностям, понаблюдаю за выходками твоих товарищей.
– Хорошо, только как можно незаметнее.
– Буду тих, как мертвая мышка.
И он поспешно уходит. Я даже не успеваю заметить, что он исказил ту же поговорку, что и Линор в одном из наших разговоров.
Отцовский ответ на мое письмо приходит к концу второй недели моего пребывания в университете. На конверте краснеет его фирменная алая восковая печать с вычурной буквой «А» – при виде нее я чувствую странную смесь надежды и тревоги. Взяв письмо, я сажусь за стол у себя в комнате и делаю несколько глубоких вдохов, набираясь храбрости, чтобы вскрыть конверт.
Наконец я вскрываю его. Бумага похрустывает в пальцах.
Внутри всё сжимается.
В письме, которое, кстати, начинается не с сурового «Любезный сэр», а с теплого «Дорогой Эдгар», отец бранит меня за то, что я выпрашиваю деньги.
Подумать только, он ругает меня за то, что я не сумел оплатить квитанцию на сто сорок девять долларов, имея на руках всего сто десять!
«Я вышлю тебе дополнительно сорок долларов, – пишет он в самом конце, – но не более того. И не вздумай клянчить деньги у матушки. Она слегла с сильной простудой. Форму я закажу в Ричмонде и вышлю тебе сам – так выйдет гораздо дешевле. Будь благоразумней и бережливее».
От его письма несет табаком, и я живо представляю себе отца, склонившегося над бумагой и дымящего любимой трубкой, воображаю тень от его головы на столе.
Достаю из конверта банкноты, которые он приложил к письму.
На карманные расходы он выслал мне всего один доллар, черт бы его побрал! Очень скоро у меня и его не останется – он уйдет на оплату учебников.
А тут еще в дверь начинает громко колотить мистер Спотсвуд, чтобы уведомить меня, что я должен ему денег за то, что прибегал к помощи его слуги, а также за мытье, за дрова, благодаря которым я не замерз до смерти, и за тысячу других услуг…
– По! – зовет мистер Спотсвуд из-за двери. – Мне нужно поговорить с вами о долгах…
Спустя час – а то и меньше – я уже стою в крошечной конторке ростовщика Шарлоттсвилля и подписываю договор о займе денег под такой огромный процент, которого мне в жизни не уплатить. На шее у меня выступает пот, сердце нервно подрагивает. Ростовщик, мистер Блюменталь, помогает мне с документами, то и дело поглядывая на меня с презрением из-за своих очков в медной оправе – такое чувство, будто в нем нет ни капли жалости к мальчику англосаксонских кровей и епископального вероисповедания, одетому в лучшие шелка и шерсть, какие только можно купить. Джон Аллан своей цели достиг: в глазах мира я теперь и впрямь выгляжу как бездельник, который «ест хлеб праздности».
Но уходить из университета я совсем не хочу.
Тем более что уже успел добиться в учебе успехов.
Из конторы я выхожу, сжимая в руке шляпу и пряча в нагрудном кармане полученные от ростовщика деньги и ощущая в солнечном сплетении неприятную боль. Снег растаял, в окнах домов отражаются теплые солнечные лучи, но вдалеке собираются темные грозовые тучи, угрожая промочить меня до нитки, если я не поспешу.
Обхватив себя руками, я шагаю по грязной улочке. От моего оптимизма не осталось и следа, и я молю небесных серафимов послать мне утешение от всех моих невзгод, освободить меня от финансовых тягот, чтобы я мог сосредоточиться на одном только образовании и наконец зажить свободной жизнью.
