Сильные руки подхватывают меня под мышки и вытаскивают на поверхность. Я судорожно хватаю ртом воздух, пытаясь отдышаться.
Судя по всему, мой поэт передумал умирать, а заодно решил и меня спасти.
Крепко прижав меня к себе, он подплывает к причалу, борясь с мощными речными волнами, которые то и дело захлестывают нас с головой и забиваются в нос, но Эдди хватает сил вытащить меня на дощатый причал.
С трудом сев, я обхватываю руками колени и тяжело дышу, пока вырвавшиеся из меня тени отчаянно голосят в воде. Пришвартованные к пристани лодки покачиваются на неспокойных волнах.
– Я не хочу, чтобы и ты меня покинула, – доносится до меня голос поэта, сидящего совсем рядом.
– Ты должен выбрать между мной и Джоном Алланом. Это из-за него я не могу преобразиться до конца.
– Знаю.
– Мистера О’Палу ты уже потерял, Эдди. Он отправился в Мэриленд следом за Эптоном Биллом.
Эдгар шумно сглатывает где-то совсем рядом с моим ухом.
– Я и не заметил его исчезновения…
– А он исчез, – со вздохом замечаю я.
Крики моих теней растворяются во мраке. Меня бьет дрожь. Я чувствую себя беспомощным пернатым созданием, у которого разом исчезли все силы и которое больше не сможет уже пересечь реку в одиночку. В лунном свете поблескивает льдистая корка, образовавшаяся вдоль берега, и я твержу себе, что моя слабость – это следствие морозной погоды, не более.
Эдди набрасывает свой фрак мне на плечи. Ткань совсем сухая – похоже, перед прыжком в реку он успел сбросить верхнюю одежду. Его башмаки, тоже сухие, лежат неподалеку.
Я упрямо стягиваю фрак.
– Это ты у нас прошлой зимой три недели провалялся в кровати после заплыва по реке Джеймс. Ты фрак и надевай. Не хватало еще умереть от пневмонии.
Он набрасывает половину фрака мне на левое плечо, а другую половину – себе на правое.
Этот компромисс меня устраивает, и я льну к Эдди, чтобы согреться – от холода меня всю трясет.
– Во сколько отец ложится спать? – спрашиваю я.
– Примерно в половине одиннадцатого, – во всяком случае, так было до моего отъезда в университет.
Я киваю.
– Ступай домой, погрейся у камина. Этот вечер был полон потрясений, так что лучше тебе немного отдохнуть. А в полночь открой дверь в галерею…
– Но зачем?
– А затем, дорогой мой Эдгар, что если сегодня ночью у меня не вырастут наконец большие и сильные крылья, то рано поутру я проникну в комнату к Джону Аллану и задушу его подушкой.
Я чувствую, как напрягся мой поэт.
– Нужно разумно воспользоваться моментом, пока ты тонешь в пучине боли из-за Эльмиры, – добавляю я, расправив плечи.
– То есть? – прочистив горло, уточняет Эдгар.
Я поворачиваюсь к поэту и заглядываю ему в глаза. Он так близко, что я чувствую на щеке его судорожное дыхание.
– Есть предположения? – спрашиваю я.
Эдгар вздрагивает.
– Мы превратим эту боль в стихи?
– Именно, – с улыбкой киваю я. – И какие прекрасные это будут стихи, дорогой мой Эдди!
Глава 44
Эдгар
По пути домой моя муза прижимается ко мне, а я обнимаю ее за плечи, чтобы защитить от любой напасти. Из упрямства она отказалась надеть мой фрак, так что в итоге он греет меня одного, но зато Линор согласилась прикрыть моей шляпой свой череп, что лыс и черен.
Впереди слышится звонкий стук копыт и дребезжание экипажа, несущегося по дороге. Я хватаю Линор за руку, и мы с ней ныряем за угол, прижимаемся к кирпичной стене какого-то дома и задерживаем дыхание. После ледяной речной воды нас по-прежнему колотит, и я с трудом сдерживаю кашель.
Когда экипаж проносится мимо и опасность разоблачения минует нас, мы обходим дом и идем по Пятой улице к северу – так мы не увидим силуэты танцующих в окнах верхних этажей шикарного дома Ройстеров. Игривая музыка разносится по всему кварталу, оставляя во рту гнилостный привкус.
Я крепче сжимаю ладонь Линор.
– Я отведу тебя в спальню Джудит.
– Не надо!
– Но почему?
– Не хочу подвергать ее опасности, – отвечает она. – Если Джон Аллан найдет меня у нее в комнате…
– Больше мне тебя спрятать негде!
Кто-то с верхних этажей выплескивает на улицу целый таз оставшейся после купания воды, и мы так и подскакиваем от неожиданности.
Я опускаю глаза и тороплюсь скрыться, по-прежнему крепко сжимая руку Линор.
– А ну стой! – кричит откуда-то сверху грубый мужской голос. – Я заметил, как у тебя недобро глазенки поблескивают! А ну говори, как тебя зовут!
Мы с Линор расцепляем руки и бросаемся наутек.
– Я спрячусь в каретнике, – говорит мне Линор.
– Там нет очага, ты замерзнешь!
– Не беда. Зато в полночь я разожгу настоящий пожар вдохновения! Тогда-то мы и узнаем, смогу ли я вознестись в заоблачные, божественные миры!
Где-то впереди лает дворовая собака.
Линор кидается прочь от меня в сторону каретника «Молдавии».
Слава богу, моего возвращения никто не замечает. Стараясь двигаться бесшумно, я поднимаюсь по лестнице в сухих башмаках и промокших до нитки носках и уже у себя в комнате переодеваюсь в чистую одежду – надевать ночную рубашку и ложиться спать я еще не готов. Я лежу на кровати в слабом мерцании ламп. Запах китовьего жира по-прежнему бьет в нос, за время учебы в университете я больше привык, судя по всему, к аромату сальных свеч. Мокрая одежда висит на спинке стула. От нее пахнет водой и домом Эльмиры – такое чувство, будто речные волны не смогли смыть мое страшное унижение с красивой новой ткани.
Уже давно пробило одиннадцать. Лампы по-прежнему горят. Я лежу на подушке, закутавшись в одеяло в надежде, что оно меня согреет, и массирую лоб, разглядывая полку с книгами, которые когда-то служили мне убежищем от тоски.
Мне живо представляется Эльмира в синем атласном платье, украшенном лентами, стоящая у алтаря на свадебной церемонии. Александр Шелтон склоняется к ней, чтобы запечатлеть на ее губах поцелуй, но тут Эльмира замечает, что я внимательно наблюдаю за ней из дальнего угла церкви.
Щеки ее заливает румянец. Алый, густой румянец!
Увидев его, я понимаю, что она помнит всё, что между нами было.
И будет до конца своих дней жалеть о своем решении.
Этот самый румянец…
Звон часов, пробивших полночь, вырывает меня из задумчивости.
