– Что вы задумали?! – кричу я.
Он загоняет пулю поглубже в ствол, а потом берет с каминной полки жестянку с порохом.
– Нет ее у меня в комнате! – кричу я. Сегодня мы с Линор не виделись, и я верю, что ее и впрямь нет в доме – вернее, молю небеса о том, чтобы так и было. – Нет, это просто смешно! – Я кидаюсь к нему. – Перестаньте! Не надо заряжать ружье! Вы же не станете ее убивать, правда?
Он уворачивается и начинает старательно приминать порох шомполом.
– Отец! – кричу я что есть мочи и вырываю мушкет у него из рук.
Из коридора – точнее, со стороны моей комнаты – слышится громкий шум, будто на пол рухнуло что-то тяжелое. Мы с отцом вздрагиваем и резко оборачиваемся к двери.
– Джон, что такое?! – кричит матушка из своей спальни.
Вместо ответа отец вырывает у меня мушкет и кидается по освещенному лампами коридору к двери в мою комнату, расположенную неподалеку от лестницы.
– Линор! Если ты там, беги! – кричу я, пока отец не успел открыть дверь. – Спасайся! Он идет!
Нетерпеливым движением отец распахивает дверь, и я кидаюсь в спальню следом за ним.
Внутри – никого.
Кочерга валяется у кирпичного камина, хотя раньше была беспечно приставлена к нему сбоку – видимо, это она так шумно упала.
Я с облегчением выдыхаю, но стоит мне заметить легкий шелест алой шторы, скрывающей дверь в галерею, как сердце мое тут же начинает встревоженно колотиться – такое чувство, будто из моей комнаты только что кто-то выскочил.
– Как она выглядит? – строго спрашивает отец, по-прежнему держа мушкет на изготовку.
– Да опустите вы ружье, отец! – Осторожно скользнув мимо него, я поднимаю кочергу и вешаю к другим чугунным каминным принадлежностям. – Кочерга упала. Вот откуда шум.
Отец опускает мушкет и направляется к моему писательскому ящичку, лежащему на письменном столе.
– Что вы делаете?! – спрашиваю я.
Он распахивает ящичек и достает оттуда по очереди все мои рукописи стихов, университетские заметки, эскизы, нетерпеливо швыряя всё это на пол. Мгновение – и ковер уже усыпан белыми листами бумаги, словно снегом.
– Да оставьте в покое мои записи! Я спать хочу. И вообще, я не разрешал вам вламываться ко мне в комнату и рыться в моих вещах!
Отец так и застывает как вкопанный.
– Это она?
Я подхожу ближе, чтобы посмотреть, о ком это он, хотя и без того знаю ответ на свой вопрос.
Он сжимает в руке мой рисунок, изображающий демонического вида девушку в черном траурном платье с длинными, змеящимися по ветру локонами цвета эбонита, насмешливым изгибом губ, волевым, вызывающе вскинутым подбородком, глубоко посаженными глазами, которые будто подначивают меня: «Ну давай, покажи меня всему миру, Эдди По. Продемонстрируй всем свое больное воображение!»
– Мы с ней встретились как-то прошлой зимой, – говорит отец. – Она назвалась моей музой. Представилась Кассандрой, а я, дурак, и поверил ей, правда ненадолго.
Я отнимаю у него свой рисунок, но он рвется, и в руках у отца остается половинка моей Линор.
– Может, перестанете уже насмехаться над моей мечтательностью и стихами, оставите меня в покое и займетесь собственным творчеством, а? – спрашиваю я.
– Много лет назад, еще в Шотландии, я толкнул свою музу в камин, – рассказывает он, комкая свою половину рисунка, а потом замахивается, чтобы кинуть ее в огонь.
– Стойте! – Я бросаюсь к нему, но уже слишком поздно.
Он успевает бросить бумажный ком в камин. Языки пламени с шипением обвиваются вокруг куска пергамента, превращая его в яркий огненный шар.
Расстегнув рубашку, я прижимаю уцелевшую половину рисунка к груди.
– Отец, уходите. Я хочу лечь, – прошу я, застегивая рубашку. – И этот ваш чертов мушкет забирайте, да и разочарование тоже. Оставьте меня в покое. У меня завтра полно работы.
– Что верно, то верно, – отзывается отец и, схватив ружье, пулей выскакивает за дверь, хлопнув ей так громко, что кочерга, сорвавшись с крючка, вновь ударяется о кирпичную стенку камина.
Глава 49
Линор
Я изо всех сил держусь за край островерхой крыши галереи поместья «Молдавия», и меня бьет дрожь – такая сильная, какой я еще ни разу не испытывала.
Как-то в полночь, в час унылый…
Как же бесконечно, безумно опасен этот смертный мир. Кожа на лбу зудит и горит, словно Александр Шелтон и впрямь вырезал на ней имя Эльмиры беспощадными росчерками стеклянных осколков. Я пробралась к Эдгару, чтобы найти в его комнате утешение и покой. Я развела в камине огонь, чтобы разогнать леденящий холод, поселившийся во мне во время побега с кладбища. Но потом я услышала встревоженный крик моего поэта: «Линор! Если ты там, беги! Спасайся! Он идет!» – и пулей выскочила на улицу.
В саду мое платье неожиданно вспыхнуло, – уверена, Джон Аллан точно к этому причастен! – и мне пришлось тушить его о траву. Теперь на юбке зияет дыра, размером и очертаниями напоминающая ворона со сломанными крыльями.
Сегодня ночью нас ждет вдохновение, какого свет еще не видывал.
Сегодня ночью всё наконец разрешится.
Глава 50
Эдгар
Часы внизу громко бьют полночь.
Вернув рукописи, – бам! – в писательский ящичек, – бам! – я всё не могу отделаться от мысли, – бам! – о том, что последнюю строфу «Тамерлана», – бам! – нужно переписать, – бам! – но обмакнуть перо в чернила, – бам! – не хватает духа.
Он хотел ее застрелить!
Бам!
Он зарядил мушкет и ворвался ко мне в спальню, чтобы лишить ее жизни!
Бам!
Я лежу на боку в своей постели, – БАМ! – не смея шевельнуться, – БАМ!
Б-А-М-М-М-М-М-М-М-М-М-М…
Затаив дыхание, я напряженно прислушиваюсь к храпам, беспокойным движениям, громкому пуканью, доносящимся из отцовской комнаты. Неукротимое желание переделать окончание «Тамерлана» копошится у меня в мозгу надоедливым, беспокойным червем, но он ведь хотел ее убить, так что сегодня я сочинять поостерегусь. В глубине души мне нестерпимо хочется, чтобы отец отправился к вдове Уиллс и чтобы они кувыркались до посинения, до остановки сердца, ибо писать я не посмею, пока он бродит по дому, терпеливо дожидаясь, когда же бдительность моя ослабнет, чтобы ворваться ко мне в спальню и УБИТЬ МОЮ МУЗУ!
Со стороны галереи доносится нежная трель флейты – несколько тактов, которые успокаивают мой терзающийся ум. Плотно зажмурившись, я погружаюсь в музыку, пропуская ее через всего себя.
Но вскоре мелодия ненадолго прерывается, и я вновь слышу, как отец беспокойно мечется по своей спальне.
