Я оборачиваюсь и вижу Джона Аллана. Он стоит посреди моей комнаты, сжимая в руках дымящееся ружье.
Вот только насчет Линор он фатально ошибается. Вновь обернувшись к моей музе, я вижу перед собой уже не полуворона. А девушку в черном траурном платье, любящую, преданную, умирающую, истекающую кровью на полу в моей комнате. Ее перья бесследно исчезли, как и мощные черные крылья, но лицо по-прежнему сохраняет землистый, мертвенный оттенок, который не на шутку меня пугает. Никогда еще не выглядела она человечнее, чем теперь, и от этого сердцу больнее всего. Я ее не уберег. Она погибла из-за меня. А ведь она была так близка к тому, чтобы воспарить в небеса…
– Отпусти свою музу, Эдгар, – говорит отец, и в голосе его неожиданно слышится нежность, от которой на душе у меня делается только хуже. – Прошу, сынок, отпусти ее. Схвати ее за шею и задуши, забери у нее оставшиеся крупицы жизни. На самом деле ее не существует. Так что никакое это не убийство. Если уничтожишь ее и освободишься от ее пагубного влияния, можешь остаться в моем доме.
Линор пристально смотрит на меня своими черными, помутневшими глазами. А потом касается пальцами моего лица, оставляя на щеке дымящиеся кровавые дорожки. Черные как сажа слезы стекают по ее щекам. Я же ощущаю на губах соль своих слез. Из ее глубокой раны по-прежнему тоненькими серыми струйками сочится дым.
Она силится что-то сказать:
– У… Ух…
Я склоняюсь ближе.
– Что? Что ты говоришь?
Она опускает руку мне на шею сзади и сдавливает ее.
– Уходи отсюда. И меня забери. Не оставляй меня. Молю, не оставляй.
– Ни за что. – Я беру ее на руки и пробую подняться.
– Эдгар! – грозно кричит отец. – Если ты только переступишь порог…
– Неужели вы всерьез думаете, что я останусь?!
– Я ни гроша тебе больше не дам, если уйдешь.
– Уж в этом-то я не сомневаюсь, бездушный вы скупердяй.
С Линор на руках я спешно покидаю комнату, и в тумане потрясения мне кажется, что агатовая лампа, горящая у двери, – это факел в руках у Джейн Стэнард, которая ждет меня в коридоре в ослепительно-белых одеждах, чтобы осветить мне путь.
Несмотря на то что я то и дело теряю равновесие, несмотря на тяжесть Линор и на кровь, заливающую ступени, мне удается спуститься по винтовой лестнице и не упасть.
– Куда ты, Эдди?! – кричит матушка с лестницы. – Джон, что ты натворил?!
– Если ты покинешь стены этого дома в погоне за своими поэтическими фантазиями, то не пройдет и года, нет, не пройдет и месяца, как ты сдохнешь на улице! Это уж как пить дать! – кричит отец.
Я приоткрываю дверь. Порыв ледяного ветра ударяет по нам, и Линор испуганно открывает глаза. Ее лицо так искажено мукой, что даже смотреть на него невыносимо.
Я распахиваю дверь настежь и выношу свою музу в ночной мрак.
Глава 51
Линор
Звон металла выводит меня из забытья. Грудь терзает такая нестерпимая, страшная, пульсирующая боль, что перед глазами то и дело возникают ослепительные вспышки.
Я лежу на столе в небольшой, залитой светом свечей комнате с деревянными стенами, увешанными щипцами, скальпелями и полками с разными склянками – на некоторых темнеет надпись «Яд». В воздухе повис запах крови и лекарств, от которого всё у меня внутри конвульсивно сжимается.
Незнакомец с жидкими седыми волосами на круглой макушке копается у меня в груди – где-то между сердцем и грудиной. Окровавленный фартук, натянутый на его выпуклую и круглую, как бочонок, грудь, касается моей руки, но кровь меня совершенно не пугает, как и грязь, а всё потому, что под ребрами у меня полыхает адское пламя, то и дело вонзая мне в сердце раскаленные добела зубы. Боль наполняет комнату оранжевой дымкой, срывает с моих губ стоны. А еще мне нестерпимо горько, что мое преображение так и не завершилось.
В поле зрения оказывается мой поэт.
– Ради всего святого, молю вас, выньте из нее эту чертову пулю!
Незнакомец в фартуке шумно втягивает ртом воздух и почесывает затылок.
– А у вас есть чем мне заплатить?
– Сэр, я непременно вам заплачу, – отвечает Эдди и крепко сжимает мне руку. Кожа у него ледяная. – Только выньте пулю!
Незнакомец притрагивается к моей ране каким-то железным инструментом. Металл опаляет кожу, и я выгибаюсь от боли, стискиваю зубы, содрогаюсь, кричу. Незнакомец вонзает свой инструмент в рану, и мой крик превращается в отчаянный вопль – такой громкий, что инструменты и склянки начинают дребезжать.
– Можно дать ей бренди? – спрашивает Эдди. – Или еще что-нибудь, что облегчит боль?
– Если она потеряет сознание от спиртного, то может уже и не очнуться.
– Тогда скорее доставайте пулю! Прошу вас! Я не могу допустить ее смерти! Не могу никак!
Эдди крепче сжимает мою ладонь, а хирург склоняется над раной с парой ржавых щипцов в руке и тут же вонзает их мне в грудь. Такое чувство, будто лезвия впиваются в оголенные стенки сердца. Я сжимаю челюсть, не сдержав громкого стона. Слезы ручьями текут по щекам. Не в силах больше сдерживаться, я опять кричу что есть мочи, но хирург, кажется, не обращает никакого внимания на это. Он невозмутимо копошится у меня в ране, выковыривая из нее свинцовую пулю и обжигая мне грудь беспощадным металлом. Боже мой, как же он жжется! Сколько крови вытекает из раны! Сколько дыма!
– Сил моих больше нет! – кричит Эдди, а потом, отпустив мою руку, хватает с полки бутылку.
Но вместо того, чтобы поднести ее к моим губам, он впивается зубами в пробку, вырывает ее, сплевывает на пол и делает огромный глоток. У меня тут же начинают дрожать веки. Глаза закрываются сами собой.
Глава 52
Эдгар
Пошатываясь, я иду по улицам Ричмонда к дому Эбенезера, перепачканный кровью и пропахший дымом. Наконец добравшись до своего приятеля, я предлагаю ему пропустить со мной кружечку-другую в таверне «Зал Суда». Эб, который в жизни не отказывался от выпивки, с готовностью соглашается.
Он одалживает мне чистую, не запятнанную кровью одежду, и я с трудом переоблачаюсь. Уже совсем скоро мы усаживаемся за стол в дальнем углу городской таверны, где в нос ударяет мощный запах эля и ричмондского сброда – проституток и воров, заядлых опиумщиков, отвергнутых и покинутых неудачников, пришедших залить свое горе вином.
– Я хочу уплыть в Бостон, – говорю я Эбу и потираю челюсть. Несмотря на то что по жилам моим уже давно струится виски, говорить мне непросто.
Эб отпивает из кружки, в которой бурлит диковинная прозрачная жидкость цвета топаза.
– А домой ты точно не вернешься?
– Джон Аллан верит, что ушел я в порыве сильных чувств, не подумав, и скоро приползу на коленях обратно и буду молить о прощении – но нет. Я ушел навсегда. Нужно будет послать в «Молдавию» за чемоданом, одеждой, книгами… и деньгами.
