– Если я поймаю чудовищ, это уже мало поможет. Хотя мне все чаще кажется, что они ― даже не шутка. Выдумка, издевка над моим прошлым. Что ж… идем.
Выдумка. Пока Винсент ведет меня к двери, через коридор, а затем по тюремному двору, я избегаю его взгляда и украдкой вытираю глаза.
Мне давно стоило пойти к повстанцам. Под личиной Джейн, с ее непреклонностью допытаться, как они попадают в Оровилл. Элилейя, конечно, сказала, что никого не выпускает, а Кьори когда-то уверяла, что другого пути нет. Но Ойво и Эйро нашли его. Как? Я и не пыталась выяснить, я боюсь: с мечом и в доспехе, я все равно не Жанна. Если «звериные», поверившие обману впервые, раскроют его сейчас, мне не жить. Я не просила и помощи Вайю: сегодня, заметив увядающие цветы в темных прядях, я окончательно поняла, что он не выстоит против Ойво и Эйро, особенно теперь, когда они вооружились. Нет. Лишь один человек способен усмирить бешеных чудовищ. Я помогу ему воскреснуть и спасу всех.
С этой мыслью я переступаю порог. В темной тюрьме не так тихо, как было на солнечной улице. Камера Сэма ― одна из первых на пути, соседние пустуют, а вот из глубин помещения слышны брань и смех, от которых Андерсен, лежащий на койке, то и дело вздрагивает. Впрочем, возможно, его просто колотит озноб ― тот, что охватывает в сырых застенках и меня. По рукам расходятся колючие мурашки. Ниже оттягивая рукава платья, я глубоко вздыхаю.
– Мистер Андерсен. ― Винсент отделяет от связки ключ, чтобы впустить меня в камеру. ― К вам пришли.
– Я ни с кем не хочу говорить.
Сиплый голос, резкие движения, мутный взгляд исподлобья. Подбородок Сэма зарос, волосы свалялись, одежда помята. Он будто не видел ни стопки свежих вещей на краю койки, ни кувшина для умывания. Возможно, действительно не видел, а теперь не видит меня. Сердце сжимается. Винсент скрежещет ключом в скважине, собирается отомкнуть замок…
– НЕ ОТКРЫВАЙТЕ!
Крик тем страшнее, чем глуше были первые слова. Сэм вскакивает, бешено летит нам навстречу. Рука, просунувшись через решетку, бьет по запястью шерифа, силясь… нет, не отнять, а отшвырнуть ключ. Редфолл подчиняется, отступает, стиснув пальцы на кусочке металла, затем возвращает его к десятку таких же на кривое железное кольцо. Сэм смотрит на связку завороженно и облегченно одновременно, кивает и… разом успокаивается.
– Спасибо, мистер Редфолл. Эмме все равно не стоит задерживаться, тут промозгло.
– Сэм… ― Вблизи вижу: губы отливают нездоровой синевой. Как он сидит здесь?
Горячая пелена снова застит глаза. Я сжимаю железные прутья, накрывая своими руками руки Сэма. Мы смотрим друг на друга, ― безмолвные и источенные горем, но неожиданно сближенные им, как никогда прежде. Мы оба ― узники. Моя камера больше, моя камера ― целый мир, но важно ли это, если мне точно так же не сбежать?
– Скоро вернусь, ― произносит Винсент откуда-то издалека. ― Отыщу для мистера Андерсена что-то теплое. Мисс Эмма, пожалуйста, не отходи от камеры.
– Не отойду…
Смогла бы я? Смогла бы вообще оставить Сэма так? Направляясь сюда, я не думала, каким застану его. И не думала, что разбитое, обожженное, а потом закаленное сталью сердце меня предаст.
Винсент покидает нас, уносит ключи. В тюремном коридоре снова брань и зычные смешки: назойливый шум в ушах, но я не улавливаю ни слова из грязных потоков. Сэм же что-то понимает, видимо, не может не слушать и не слышать. Он горестно улыбается.
– Слышишь? Обещают выбить из меня всех демонов сапогами.
– Демонов…
Его холодные руки дрожат под моими руками.
– Да, Эмма. Демонов. Я очень опасен.
– Глупости.
– Они вырвались несколько дней назад. ― Он не сводит с меня глаз. ― Разбили окно. Погнули решетку, рейнджерам пришлось ее чинить. Я доставляю столько неудобств хорошим людям… например, убивая их или ломая их вещи…
Он дико смеется, качая головой; сальные пряди падают на высокий лоб. Хочется отвести их, но… держать его за руки важнее. Его никто не держал за руки так давно.
– Ты никого не убивал, Сэм. Я ведь знаю.
– Жаль, я не знаю. ― Он высвобождает одну руку, тянет, пальцы касаются моей щеки и стирают слезу. ― Нет, бедная Эмма. Не знаю. Глупая… я чудовище. А ты сказала, что меня любишь. Глупая, глупая…
Он почти прижимается лбом к моему лбу. Я не могу отстраниться, не могу ответить, только закрываю глаза, едва их закрывает он. Я слышу его дыхание. По-прежнему левая моя рука накрывает его лежащую на решетке руку. Он осторожно перебирает волосы близ моего виска. Жестоко… не мечтала ли я о подобной близости, о ласке, хотя бы о минуте наедине еще несколько недель назад? Не готова была отдать за это душу? Теперь души нет, она в залоге у другого. Нет, не так, у других, и Джейн среди них. Из груди рвется всхлип.
– Сэм, пожалуйста…
Не умирай. Не сдавайся. Не отворачивайся от тех, кто пытается тебе помочь. Я едва ли повторю слова любви, едва ли уже верю в них: они рассыпались в прах после всего, что случилось… но я хочу, чтобы ты жил. Чтобы жил хоть кто-то из нас. Чтобы…
– Эмма.
Что-то меняется. Что-то, что я ощущаю даже сквозь мокрые ресницы.
Сэм зовет меня, всего лишь зовет, но я опять содрогаюсь и не хочу, не хочу откликаться. Смутный ужас ворочается внутри; это напоминает молнию, которую силишься не видеть, гром, который силишься не слышать, прячась под одеялом. Но не видеть и не слышать нельзя, потому что гроза прямо за окном. Не прячься, маленькая. Я ведь все равно найду, и будет хуже. Будет хуже. Поэтому я решаюсь. Размыкаю веки, успеваю заметить, как глаза напротив плавно меняют цвет. Из серых они становятся темно-карими, почти черными, и…
Однажды я в них уже смотрела. Тогда моим убежищем были зеленые заросли.
– Эмма. Слушай внимательно.
Низкий голос ― не Сэма. Не его взгляд, уже не мутный, а жгучий; не его сжатая линия губ. Пальцы, только что нежно касавшиеся моих волос, хищно тянутся к руке. Отдергиваюсь, но вторую он успевает стиснуть, впечатать в железный прут так, что хрустят пальцы. Я вырываюсь. Он не пускает. Сила в худом, подточенном холодом и болью теле ― тоже не его.
– Сэмюель, пожалуйста! ― Тщетно, хватка лишь крепче. ― Помогите! Вин…
Я слишком близко, ― и, просунув вторую руку сквозь решетку, он легко зажимает мне рот. Отросшие ногти царапают кожу, впившись в скулы, но я помню, помню, какими длинными они были у другого. Тот, чьими глазами Сэм смотрит, просто вспорол бы мне лицо крепкими треугольными когтями, впрочем, его смуглая рука свернула бы мне шею раньше или выдрала бы сердце, как индейцу с красным хохолком волос. Если бы…
– Эмма. Я умоляю…
…Если бы он хотел этого.
