Я глупа, Жанна, я так наивна. Как могла я не понять, как могла не предвидеть, что, побывав в прекрасном огромном мире Синего неба, Ойво и Эйро захотят большего, чем смертоносный огонь? Ты предупреждала, ты-то знала: увидев город, и леса, и реку, они не одолеют соблазн, станут экиланами твоего дома. Твое пророчество сбылось.
Жанна, «зверей» была армия ― целые полчища, они украли все наши зачарованные перья. Эйро и Ойво велели им затаиться в зарослях у Омута. А когда зазвучала свирель, когда околдованная Элилейя шепнула: «Идите…», ― они все бешено бросились вперед и пропали в воде. Ойво ― этот мерзавец ― отшвырнул меня и сиганул за ними. Эйро ― этот безумец, ― прежде ударил Элилейю когтями. Он срезал ей три цветка, Жанна, и оставил три кровавых раны. Отсек путь, чтобы я не помешала, чтобы никто не помешал. Милая… мне негде искать помощи. Бедный Вайю обо всем догадался, в убежище пытался помешать «звериным», когда они тащили меня с собой. Он поплатился: Эйро и ему впился в горло. Жив ли Вайю… не знаю, ничего не знаю. Я пошла с этими двоими, чтобы больше не погиб никто, пошла, потому что тогда же услышала зов, злой зов, которого так долго избегала. Я решила: светоч близко, он приведет твою сестру и все исправит. Но он не успел. Не успел, Жанна, враг в твоем доме, и это моя вина.
Я помню: ты дорожила мной. Помню: жалела меня за предрешенную судьбу, потому что твоя была так же предрешена. Помню: когда я попала в плен, ты спасла меня, а на вопрос, что Злое Сердце взял взамен, ответила: «Не заботься». «Не заботься…» ― как бы я хотела сказать то же. «Не плачь там, в мире мертвецов, не бойся за родителей и друзей». Но я не могу.
Не нужно было заключать подлую, жалкую сделку с Ойво: взамен на путь он всего лишь должен был безболезненно и быстро убить меня, если я буду приговорена к казни. Я не хотела за края мира, не хотела задыхаться и замерзать в звездной пустоте под взглядами всех, кто верил мне. Я смирилась, что умру; мне нет прощения за твою гибель, но так ― долго, видя в последние мгновения твой лик, странную улыбку, а потом кровь, ― выше моих сил. Я заслужила это, но я слаба Жанна. Твоя Кьори очень слаба, и ты, прекрасная, мудрая, наверняка пожалела бы ее. Ты бы смилостивилась, ты бы сама ее убила. Если бы могла. Теперь мне наконец довольно собственного мужества. Нечего ждать: светоч проклял меня из могилы прерывающимся голосом, а твоей сестры нет, нет милой Эммы. Наверное, она погибла; наверное, уже с тобой, сожалеет о том, как незаслуженно ласкова была с твоей убийцей. Вы злитесь, Жанна? Злитесь?..
Плакать поздно, время принять судьбу. Так честнее: даже Элилейя собирает последние силы, чтобы только оттолкнуть меня. Она высвобождается из моих объятий, поднимается на трясущиеся ноги. Бредет в воду, и гладь все чернее с каждым шатким шагом. Моя славная подруга, еще одна погубленная мной подруга! Она предпочтет умереть не рядом с предателем, а там, где родилась, расцвела и могла цвести еще долго. Гляжу в худую бледную спину, но не успеваю окликнуть: Элилейя падает как подрубленная, пропадает в глубине и…
Эмма?
Или… ты?
Часть 4
Со щитом
[Голоса Двух Сторон]
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
А. Ахматова. «Сероглазый король»
1
Воскрешенный
[Эмма Бернфилд]
Тонкая рука, дрогнув, выпускает мою. Элилейя не ведет нас к берегу; она, едва уверившись, что и я, и доктор невредимы, просто улыбается, ложится в воде на спину и обессиленно смежает веки. Окликаю ее, но тщетно: тело Зеленой Леди недвижно, и все больше какой-то черной маслянистой гущи разливается вокруг. В сумерках, кроме запрокинутого, заострившегося в смертной муке лица, светлеют только кувшинки, увядающие прямо на глазах.
– Элилейя… ― зову вновь, хочу встряхнуть за худое плечо, но не решаюсь.
– Эмма. ― Доктор осторожно трогает шею девушки, ждет какое-то время и вздыхает. ― Она не дышит. Правда, я не уверен, дышала ли она раньше и к какому виду относится…
Дышала, говорила и радовалась мне, почти как ребенок. С Элилейей все было в порядке, кроме последних дней, когда она отрешилась, странно замкнулась. Была ли это разгорающаяся болезнь? Из-за нее бедняжка умерла? Или…
– Ее убили… сгубили…
Кьори на берегу; заламывая руки, глядит на нас. Она до смерти напугана, трясется, наконец, не дожидаясь меня, сама бежит по воде. Спешное движение поднимает волны; тело Элилейи, казалось бы, такое легкое, погружается глубже. Я не успеваю помешать: доктор, подхватив меня за руку, спешит жрице навстречу. Одержав над собой верх, одолев желание ринуться назад к тонущему трупу, я приветствую Чуткое Сердце, обнимаю. Силюсь не замечать: вода почернела уже вся, с поверхности исчезли не только цветки, но и отражения. В Омуте жутко. Он будто вот-вот поглотит и нас. Я торопливо тяну и доктора, и жрицу на сушу.
– Кьори, я пришла. Мы пришли, чтобы все…
Она вырывается из объятий, отшатывается, глядит с лихорадочным блеском в глазах. Наверное, она зла, что мы явились поздно, что допустили такую беду, что с нами нет Эйриша. Я готова просить прощения, утешать, готова к чему угодно, кроме шепота:
– Эмма, это я… я. Из-за меня, меня…
Она рыдает так, будто действительно повинна во всем, что обрушилось на наши миры. В смерти Джейн и Элилейи, в муках светоча, в безумии «звериных». Кьори падает, обнимает мои колени, лепечет: «Прости, прости…». Я прижимаю ее к себе, гладя по волосам и не понимая, как помочь. Я знаю, что такое безудержные слезы, но не умею бороться и со своими. Скорее сама заплачу, откликаясь на чужое горе.
– Тише, милая. Тише… я знаю, ты ни при чем.
Все это время доктор, явно смущенный сценой, осматривается. Его едва ли не удивило то, как быстро обсохла одежда после нырка в озеро, и изумрудное небо, и причудливый облик умершей девушки, и лик живой, жмущейся ко мне. Но губы его сжаты, взгляд спокойный. Адамс не ищет, какой вопрос задать первым; скорее всего, он не задаст ни одного. И точно он не паникует, как я, когда впервые оказалась здесь. Он все-таки военный. И ведет себя совсем как бесстрашный полководец, говоря:
– Если я понимаю верно, нам не вернуться тем же путем. Если так, поспешим. Амбер…
– Эйриш, ― спешно называю привычное жрице имя. Кьори только всхлипывает. ― Пожалуйста, отведи нас в Лощину.
– Эмма, но «звери»… ― начинает она.
…В городе. Убивают и грабят, совсем как Дикие Псы. Возможно, уже расправились с шерифом и даже пришли в мой дом. Стискиваю зубы, прогоняя мысль прочь.
– Нам нужен светоч. Он их усмирит.
