– Все чаще думаю: мы были с ней похожи, с… Жанной.
Я потираю лоб. Да. Возможно. Я уже не уверен, что хоть немного знал девочку, надевшую мне на голову венок, когда я вернулся с Гражданской войны.
– Полюбили одного человека, по-разному, но все же. И оба успели побыть его врагами. Забавно, да?
Снова не отвечаю. Я смотрю на блеклый снимок, сделанный заезжим фотографом. Девочки. Старшие Бернфилды. Я. И мир всего один.
– Мильтон. ― Амбер, привстав, дергает за рукав. ― Я понимаю, что заслуживаю презрения и желчного укора, но не немого же!
– Да. Забавно.
Больше я со словами не нахожусь и прикрываю руками лицо. Как я устал…
– Мильтон. ― Он зовет снова, теперь садясь. Смотрит, слабо улыбаясь, и это редкая улыбка, к которой я так и не привык: ее место всегда занимают сценические или просто наглые. ― Послушай. Ей хорошо. Можешь верить в рай, или в то, во что китайцы, или в Небесный Сад, в который верят у нас. Но… ей хорошо. И вам всем тоже должно быть. И будет.
– А тебе? ― невольно улыбаюсь в ответ, качая головой. ― Амбер. Не может быть «хорошо». Ты ведь почти изгнанник. И…
– Изгнанник, каким и был, ― беззаботно отзывается он. ― Славная участь. Особенно если есть кому написать пару писем, есть простаки, верящие, что ты мошенник-мистификатор, и есть, где… ну ты же понял, да?
Он опять оживленно щелкает пальцами. И я все-таки иду за хересом. За окном уже поднялось солнце, так ясно и приветливо синеет небо.
И с каждым шагом, странно умиротворенный, я наконец перестаю думать о землях под небом совсем другим.
Эпитафия пятая
Клятва преемника
[Белая Сойка]
Я помню Жанну ― Исчезающего Рыцаря ― ту, которой не знал. Я помню ее волосы цвета молодой коры, и зеленые глаза, и сбитые в кровь ноги. Помню, какой она была в бою и как улыбалась в мирные минуты. Помню, как мой вождь говорил: одного ее слова достаточно, чтобы переметнуть на свою сторону любое сердце.
И его сердце переметнулось.
Я помню: ту, кто отнял жизнь Исчезающего Рыцаря, ждала казнь. Я должен был беречь ее и охранять, пока Злое Сердце не вернется, но она сбежала, очнувшись, и пришла к собратьям. Она рассказала им о том, что совершила, и попросила оборвать ее жизнь. Все равно она больше не была нужна им: не осталось могилы в Змеиной лощине. Светоч воскрес и покинул мир, а мой вождь умер. Говорили, он вспыхнул яркой звездой, а второй вспыхнула Жанна. Я слышал это от тех, кто никогда не видел звезд, и, отягощенный скорбью, не знал, верить или нет.
Я помню: в день, когда жрицу должны были казнить, я снова взял нож, подаренный вождем в далекую странную ночь. Все зачарованное: перья, оружие, даже некоторые медицинские предметы ― с его смертью рассыпалось, не осталось ничего. Нож же, лишенный чародейства, все так же сиял зелеными камнями рукояти. Я снял ее, как уже сделал однажды. Я увидел листок бумаги. Он больше не был пуст.
Я прочел послание, и нож вдруг засветился. Он взмыл, и занесся, и вошел мне прямо в грудь резким быстрым ударом. Он пронзил сердце. Он не пролил ни капли крови, но врос в мою плоть, весь, и мне не было больно, а только бесконечно тоскливо от осознания: это дар, последний дар отца. В ноже великая сила шамана, сила, не спасшая единственную и отныне ненужная. Она влилась в меня. И я взлетел в небо без заговоренного пера.
…Я помню: я полетел к краю мира, на казнь. Я сразу увидел большую толпу «зеленых» и «звериных», некоторые из которых плакали, а другие кричали проклятья и кидали камни. Девочка ― босая, простоволосая, без тех веточек плюща, что раньше вились в ее волосах, ― шла по каменистой пустоши сама, никем не понукаемая, не оборачиваясь. Ей галдели и шипели вслед, но она не слышала. Она глядела вдаль, в звездную пустоту впереди.
Ее раздели догола, ее хлестал ветер. Выдрали ей в ярости волосы, оставшиеся висели патлами. На коже ― на спине, на руках ― я видел кровоподтеки и синяки, темные, как трупные пятна. Девочка споткнулась. Упала. Поднялась, прежде чем кто-то бы приблизился. Она наступила на тлеющий цветок и протянула вперед руку, пальцы коснулись прозрачной завесы, отгораживающей бездну. Здесь мужество изменило. Девочка обернулась.
– Я… ― прошептали ее губы.
И я бросился к ней. Повстанцы выпустили стрелы из нашего же украденного оружия, но все отлетели, ведь дар, заточенный в ноже, защищал меня, мой отец защищал меня. Я приблизился к ней ― к Кьори ― и подхватил на руки. Я взмыл в воздух. В меня продолжали стрелять, а она билась и кричала:
– Оставь, экилан! Все правильно! Все…
– Она простила тебя, ― прошептал я, склонившись. ― Простила. ― И уже громче я крикнул остальным: ― Жанна Исчезающий Рыцарь не хочет, чтобы было так! И тот, с кем она надеялась принести мир, не хочет, чтобы было так! Вы не слышите! Но я слышал! Слышал и…
…Слышу.
Они мертвы ― их голоса не могут нас достичь. Они мертвы, и нам не спросить, правильно ли мы поступаем. Они мертвы ― и не вернутся. Но прямо сейчас, когда я простираю руку вверх и кричу: «Идемте! Идемте со мной в Черный Форт, ведь это наш дом!» ― расступаются зеленые облака. Расступаются, давая посмотреть на вечернее небо, синее. Оно все в сверкающих холодных звездах, и две ― золотые ― сияют ближе всех.
– Жанна… Джейн…
Кьори Чуткое Сердце закрывает глаза, дрожа на моих руках. Она в чем-то красива, девушки «зеленого» народа всегда казались мне красивыми и хрупкими, будто они по-прежнему, как до Творения, ― просто живые цветы. У этого цветка обрублены последние побеги, последние листочки… но они еще вырастут. Я помогу.
…Ведь я помню: текст послания из рукояти ножа плыл перед глазами. Вождь говорил о том, как любил ее и как любил меня. И еще, что несчастная девочка-убийца ― та, ради кого Джейн шагнула к нему навстречу, так странно и страшно началось их «навсегда». Он напомнил, что близится ночь Созидания. Что отныне, когда я наследник его дара и власти, я должен беречь два народа. Что раскаивающаяся предательница, осужденная на смерть, заслуживает милости, ведь у нее действительно чуткое сердце. Так просит он. Так просит Жанна. Так просят те, к чьему Небесному Саду они отныне принадлежат, и Тот, кто смотрит на Сад из города, утопающего в розах и витражах. Девочка-убийца станет моей женой. С девочкой-убийцей мы примирим два народа. Им тяжело будет принять ее и тяжело будет принять меня. Но мы выстоим. Мы сможем, и наш мир перестанет осыпаться в холодную звездную тьму, ведь его поддержат крепкие корни Исполинов. Я заговорю с ними уже скоро, а Кьори ― теперь моя Кьори ― будет играть им на свирели, как и каждому усталому или измученному. Ее музыка и моя сила будут нести только покой и свет.
