2
Преисподняя на земле
[Сэмюель Андерсен]
Если только возможно, не окончив земной путь, оказаться в аду, то я именно там, и низвержение мое болезненно. Ад теперь в городке, встретившем меня так тепло. В идиллических лесных просторах, окружающих старое поместье. В далеких снежных горах. И в моей душе. Я почти не сплю и, по мнению матери, болен. Возможно, она права: я потерял сам себя, едва узнаю свое лицо в зеркале. У того, кто там отражается, темные омуты глаз ― это больше не мои глаза. Но одно роднит нас с зеркальным двойником: наши взоры полны скорби.
Здравствуй. Кто ты? Ты тоже думаешь о ней?
Джейн, Джейн, моя Джейн. Больше не моя Джейн, лежащая в земле. Моя вина страшна. Тем страшнее, что случившееся ― следствие общей семейной слепоты, отцовской спешки и моего губительно нестерпимого желания забрать ее безраздельно.
Мы хотели от Джейн слишком многого, ее родители ― тоже. А чего хотела она?
Теплый полдень две недели назад
– Эмма сказала, тебе было плохо на том вечере. Когда я посмела потанцевать с Винсом.
Она поглядывает на меня лукаво и крутит в пальцах василек. Солнце играет в распущенных волосах, кружево платья дрожит на ветру. Я любуюсь ею и забываю то, что ощущал, когда она кружилась с другим. Здесь, в мягкой тишине цитрусового сада, это неважно.
– Ты падаешь в обмороки, едва что-то не по-твоему? ― продолжает дразниться она с нежной улыбкой и, протянув руку, приглаживает мои волосы. ― Капризный мистер Андерсен!
Гляжу вдаль, делая вид, что не обращаю на нее внимания. Джейн Бернфилд свела меня с ума, как не сводила ни одна девушка, и, возможно, я слишком мальчишески это выдаю. Но у меня есть еще гордость, хотя бы остатки, к тому же есть и объяснение.
– Вовсе нет. ― Поворачиваю голову, и она убирает руку. ― Врач в Нью-Йорке говорит, у меня что-то с сосудами. Непредсказуемые обмороки, впрочем… я не назвал бы это так. Все сложнее, это с детства.
Она слушает с тревогой. И я впервые в жизни почти рад своему недугу, ведь он пробудил в Джейн сочувствие.
– Странное ощущение. Знаешь, будто кто-то подходит со спины и берет за шею холодной-холодной рукой. Перед глазами темнеет, ноги не держат, и… голова пустая. Раньше я всегда падал без сознания, когда были эти приступы. Сейчас чаще случается другое.
– Что? ― Ее голос подрагивает. Неужели действительно волнуется за меня?
– Я… оказываюсь не там, где со мной это случается. Иногда на улице, или в другой комнате, или…
– И ты не помнишь, как туда пришел?
– Точно в меня кто-то вселяется. ― Натянуто улыбаюсь, вспоминаю, как испугался впервые, обнаружив себя в кабинете отца. ― В общем, моей будущей супруге лучше будет привязывать меня к креслу, чтобы не искать потом на другом конце города.
Джейн смеется, качая головой. Какое-то время мы сидим молча: теперь она вглядывается в зеленые макушки деревьев, а я опять позволяю себе ею любоваться. В ней есть что-то дикое ― безудержное и благородное. Ее глаза цветом как далекие туманные ели; я узнал этот цвет, еще когда там, в лесу, в первый раз, она неожиданно выскочила мне навстречу с какой-то тропки. Я спросил тогда: «Мисс, вы заблудились?». А она ответила: «Кошелек или жизнь!»
– Сэм, скажи…
– Да?
– А ты хочешь ее?
– Не совсем понимаю.
Она сжимает мою руку и глядит в упор ― настороженно, проникновенно, чуть исподлобья. На губах снова улыбка, прядь волос падает на лоб.
– Супругу, Сэмюель. Ты… готов к тому, что кто-то постоянно будет рядом, что заботы об этом человеке лягут полностью на твои плечи, что от него нельзя будет избавиться, просто прекратив ездить в гости? Готов прожить так всю жизнь?
Будто знает: родители уже говорили со мной о ней. Они не против взять в дом молодую девушку из приличной семьи и воспитать для меня супругу. Мать в особом восторге от идеи, это напоминает ей традиции Средневековья: жен для престолонаследников тогда принимали ко двору не в шестнадцатилетнем, даже и не в тринадцатилетнем возрасте. Например, некая Изабелла де Эно стала женой французского короля Филиппа II Августа в десять лет. Я не король; европейские нравы отличны от наших. Но я хотел, как же я хотел…
– Я не задумывался по-настоящему. А ты? Брак ведь обоюдная обязанность.
Джейн улыбается, но теперь слабо и грустно.
– Брак ― не только обязанность, Сэм. По крайней мере, хороший брак.
– Да… конечно. ― Понимаю, что сказал глупость и точно не то, что думаю, выдал прописную истину в пуританском духе. ― Я вовсе не…
– Это нежность. ― Пальцы крепче сжимают мои. ― И страсть, что бы ни говорили о ее греховности. Это поддержка, верность и… понимание, что в чужой душе всегда останутся неведомые тебе грани. Много граней, и некоторые острее стекла.
Много граней. Как у тебя, Джейн. Мне недоступна почти ни одна, я чувствую это, хотя что есть сил тянусь к тебе. Джейн…
Она подается ближе; платье шуршит по траве. Ее рука по-прежнему накрывает мою руку, а другая ведет по скуле. От взгляда невозможно укрыться, но еще мучительнее глядеть на приоткрытые губы: они почти соприкасаются с моими. Улавливаю легкое дыхание, вижу, как подрагивают, опускаясь, ресницы. Джейн целует меня, прежде чем я, не выдержав, поцеловал бы ее сам. Она осторожна, будто робка; пальцы плавно зарываются в мои волосы. Но другая ладонь уже смело, игриво скользит по груди.
– Подожди, нас могут…
Я пытаюсь отстраниться, хотя менее всего на свете желаю этого. Она не дает, крепко хватает за ворот. Шепчет: «Не бойся», и новый поцелуй настойчивее. Джейн слегка прикусывает мои губы, беззастенчиво скользит в рот языком и запускает уже обе руки мне в волосы. Сдавленно стонет, и я теряю опору, мир уходит в никуда. Подаюсь назад, упираюсь лопатками в ствол дерева и невольно увлекаю ее за собой. Она не противится. Ни секунды. С кем она научилась этому? Когда?.. Бернфилды не консервативны, воспитание у них достаточно свободное, но все же есть определенные вещи, которых я не мог представить. Не мог… но Джейн прижимается ко мне. Прижимается, и в поцелуй врывается еще один стон, отдающийся под кожей тысячей наливающихся тяжелым жаром искр.
– Дж…
Со мной что-то происходит, что-то немыслимое. Я не могу выговорить имя; на языке оно становится вдруг деревянным, ненастоящим, неправильным. Вместо него рвется хриплый вздох, и тут же перед глазами стелется знакомая темная пелена, а шею сзади словно сжимают чьи-то когти. Я перестаю различать Джейн. Перестаю, но в последний миг мне кажется, что она жестоко, торжествующе улыбается.
– Я…
Слова не идут. Даже не видя Джейн, я чувствую ее рядом: теплую, напряженную, овеянную запахом апельсиновых цветов. Дразнящее дыхание на коже ведет меня ― и я сам нахожу ее губы, целую их. Я ослеп, я не понимаю, что делаю… и я слышу яростный крик собственного рассудка. О том, что это ― скользить ладонью по спине Джейн и неумолимо опускать ее ниже ― неправильно. Что возвращать ей поцелуи, лаская нежный горячий рот языком, ― под запретом. Что легонько оглаживать ее вздымающуюся грудь и ощущать, как идеально она ложится в ладонь, ― невозможно. Я никогда не делал подобного, даже в танце не прижимал партнерш теснее, чем позволяли приличия. Что со мной? Как это похоже на…
