Сердце колотится; не понимаю, что страшнее, ― если рыжий человек не выберется из реки или если вернется. Люди неистовствуют: одни лезут вперед, другие их удерживают. Кто-то рвется сигануть в воду, но на нем с визгом повисает женщина, вероятно, его же супруга.
– Спасите ирландского парня! ― басит какого-то мужчина.
– Он же захлебнется! ― вторит женщина.
– Вы спятили!
– Зовите рейнджеров!
– Шериф! Шериф!
Люди перепуганы всерьез. По бухте гуляет ветер, шумит река, а твари… жуткие мифические твари, украшающие борт «Веселой весталки», светятся, скалятся, вот-вот перестанут быть просто рисунками и, ожив, ринутся на берег. Кто-то молится. Я зажмуриваюсь и прижимаюсь к отцу, он обнимает меня за плечи, неуверенно утешая, но…
– Смотрите!
Новый всплеск не такой тяжелый, как когда бросали ящик. Видимо, кто-то все-таки рванул в реку спасать Великого. Редфолл? Поступок в его духе, но, не желая ни в чем уверяться, я не открываю глаз. Сижу недвижно, содрогаюсь от озноба. Вокруг просыпается притихшее было море звуков. Вздохи. Крики. Слова.
– Смотрите, смотрите…
Вспышка перед сомкнутыми веками ― кажется, осветили сцену. Я открываю глаза и вижу одинокую фигуру, замершую в сияющем круге на носу корабля. Я ошиблась: никто не нырял в Фетер, скорее из нее кто-то… выпрыгнул?
– Это он! Он! ― доносится из-за моей спины. ― Живой парень!
Великий кланяется. С мокрых волос капает; руки и ноги свободны; ни следа цепей. Он выпрямляется, задумчиво, точно в недоумении, кто это на него уставился, оглядывает нас и, наконец, кланяется во второй раз ― плавно и глубоко.
– Спасибо! ― звучит зычный голос, который я знаю. ― За тревогу и веру, за любопытство и, в конце концов… ― усмешка, ― за доллары. Надеюсь, вы поняли суть Мистерии Мистерий. Впустите ее в душу. Рвите ваши цепи, господа и дамы. Поступайте, как велит сердце, не позволяйте заточать вас в темницы. И тогда вам не будет страшно ничего, даже смерть. А теперь… ― он поднимает брови, ― похлопаете? Обожаю аплодисменты.
Оркестр грохочет маршем. Снова люди вскакивают, и тянут шеи, и хлопают, и топают, и вопят «Браво». Встал даже доктор. Отец нетерпеливо тянет вверх и меня, шепча:
– Поднимись, Эмма! Ты же ничего не видишь!
Я поднимаюсь, и желтые глаза волшебника сразу устремляются прямо на меня, только на меня. Он кланяется публике в третий раз, особенно низко, но распаленный рассудок подсказывает: поклон тоже мой.
«Здравствуй, Эмма. Ты готова?»
Не стоило идти на Мистерию Мистерий. Жаль, окончательное понимание настигает лишь сейчас, когда я остолбенело застыла меж отцом и доктором и гляжу вперед. На человека, только что восставшего из мертвых, ведь как иначе назвать появление со дна реки того, кого швырнули туда скованным? Он Великий. Эскапист, мастер побегов. И он, конечно, умеет сбегать из каменных саркофагов. Даже тех, что зарыты в землю в других мирах.
Рубашки на нем нет; по коже стекает вода. На губах улыбка, и клянусь: только что он подмигнул. Публика все распаляется. Кто-то лезет вперед, норовя свалиться в реку, и загораживает меня. Это мой единственный шанс. Я беру отца за руку и шепчу:
– Давай уйдем. Пожалуйста, немедленно уйдем. Мне дурно…
И будет еще хуже.
– Глупости, дочь моя. ― Едва слышу за стуком сердца. ― Потерпи немного, Великий выступил последним. Надо поблагодарить мистера Бранденберга, правда? За приглашение.
Он прав по всем законам этикета. Вот только зачем какие-либо наши законы жителю Зеленого мира? Мертвому жителю. Я окликаю маму поверх папиной головы, повторяю слова о дурноте заплетающимся языком, ― пока красующегося волшебника отгораживает толпа зевак, куда влился доктор Адамс. Мама пытливо вглядывается в меня, хмурится, но наконец уступает.
– Ох… Ну хорошо, милая. Поедем вперед. За отцом пошлем повозку обратно.
– Женщины! ― ворчит отец. ― Что за горе с вами вечно. Ладно, отбывайте…
И он тоже пропадает в толпе. Я, дрожа, стискиваю мамино запястье, тащу ее прочь. Ноги заплетаются. Колени словно превратились в студень.
– Да что с тобой, родная?.. ― летит в спину. ― Подожди!
Мелькают лица, режут слух голоса. Спотыкаюсь, снова спотыкаюсь, упрямо продвигаюсь дальше и молчу. Молчу, даже когда вдруг налетаю на кого-то, и этот кто-то тревожно окликает: «Эмма?». Меня пытаются взять за руку холодной легкой рукой. Удержать. Но я не даюсь.
– Оставьте меня, оставьте!
Проклятье! Проклятье, лишь одно из многих, сегодня обрушенных на меня. Я кидаю на Сэма Андерсена взгляд и торопливо иду дальше, почти бегу, путаясь в платье. Мама, будто поняв что-то, не отстает, не останавливает, не ропщет. Толпа смыкается позади, возможность нас преследовать отрезана. Я не успеваю даже заметить, один Сэм или с родителями. Впрочем, это уже совсем неважно. Ничего не важно.
Вскоре музыка стихает. Мы с мамой поднимаемся на холм, где оставили повозку. Лицо остужает ветер, можно передохнуть. Я смогла. Спаслась. Отсрочила что-то.
Надолго ли?
– Милая… ― Мама останавливается рядом и берет мое лицо в ладони. ― Милая, ты так бледна, будто увидела призрака. Или что-то хуже? Тебя испугал мистер Великий?
Кусаю губы и силюсь не заплакать. Испугал. Вот только испугал ― не то слово, не отражает и трети сути. Я оборачиваюсь в сторону темной Фетер. С высоты цирковое судно ― как сгусток колеблющегося желто-красного пламени. Адского пламени. И демону нужна я.
***
Едва поднявшись к себе, я начинаю исступленно молиться ― падаю перед распятьем. Я не знаю, что именно так потрясло меня, не могу рационально объяснить. Наверное… сила, ослепляющая потусторонняя сила, пропитавшая каждый номер Мистерии. Для горожан увиденное ― ловкие фокусы, стоящие пары долларов и совета соседям тоже сходить. Я же знаю правду, одна знаю правду: это не фокусы, а колдовство, колдовство мира, уже убившего мою сестру. Хуже того, поговорив с мертвецом в Саркофаге, я спуталась с тем миром, дала обещание, следствий которого не поняла. Теперь он… нет, не он, а оно, прикидывающееся человеком существо с мелодичным голосом, пробралось сюда. И может сделать со мной что угодно.
Слова «Господи, помилуй» застревают в горле, когда раздается стук в дверь. С усилием выпрямляюсь, медлю, прежде чем отозваться, и просто вглядываюсь в темнеющий на стене крест. Как хрупка распятая фигурка, как величественна даже в этой хрупкости. И как жалка я.
– Эмма, отец вернулся! ― Мама стучит снова. ― Впусти меня, пожалуйста.
– Я… устала. Я ложусь спать.
– Эмма, нам нужно поговорить. Пожалуйста… не мучь меня.
