– Мы выясним. Обещаю.
…выкрасть труп. Надругаться над могилой. Юная Эмма подумала на меня, решила, что это мой способ заполучить ее в союзники. Видно, я произвожу скверное впечатление, раз вызываю такие подозрения. Кажется, она не до конца верит мне до сих пор. Так и есть: схватив меня за рубашку, она встает на носки, заглядывает в мои глаза мокрыми от слез глазами и требует:
– Клянитесь. Клянитесь сейчас же! Что вы не мстите ей, или мне, или…
– Не мщу. Не смел бы. Она сделала для моего народа слишком много. Клянусь.
Вымученно улыбаясь, я провожу по волосам Эммы кончиками пальцев. Она тут же шарахается, испуганная, как дикий зверек. Как она жалка ― сутулая, неопрятная, блеклая. Ее сестра… клянусь, ее сестра была совсем иной. Проклятье, каким помощником стала бы мне Жанна ― остроумная, убедительная, смелая! Что досталось мне теперь? Подобие, к тому же безнадежно падшее духом! Но я продолжаю смотреть с улыбкой, надеясь, что девочка не захлебнется сквозящей в этой улыбке жалостью.
– Эмма, послушай. ― Я делаю к ней шаг. ― Я буду полезен среди живых. Правда. И, как я уже сказал, для тебя и доктора все кончится благополучно. Эмма. ― Я протягиваю к ней руку. ― У меня есть грехи. Немало.
Но я никогда не лгу.
Не лгу. Иногда лишь… недоговариваю.
Она смотрит не мне в лицо, а на простертую ладонь. Сдавленно повторяет «Согласна», но не подает руку в ответ. Она только спрашивает, внезапно опять меняя обращение:
– Как ты думаешь, Эйриш, кто ее убил? И тот ли, кто убил, украл…
Она не может закончить. Второе преступление для нее если не страшнее, то ничуть не легче первого: люди удивительно щепетильны насчет останков. В нашем мире мы сжигаем мертвецов и сбрасываем пепел с краев мира, отправляем в бесконечное странствие по звездному космосу. Люди же строят своим мертвым душные города и приходят в ужас, если кто-то прикасается к ним. Джейн, Жанна… Наверняка она предпочла бы наше погребение тому, что получила; небо она всегда любила больше, чем прах. Если бы все не сложилось так, мне действительно следовало бы украсть ее и похоронить, как хоронят у нас героев. Но мысль лучше спрятать, потому что она уже неосуществима и потому что доверие Эммы хрупко.
– Я не знаю, одно ли существо это сделало, Эмма. Не знаю.
Впрочем, я сомневаюсь. Ведь существо, отнявшее жизнь Жанны, очень жалеет о своем поступке и вряд ли совершило бы новое прегрешение. Да, малышка. Я уже знаю имя убийцы и назову его тебе. Отведу тебя на зрелищную казнь, а возможно, даже дам столкнуть ничтожество, сломавшее жизнь тебе и испортившее мои планы, с края мира. Но пока…
– Возможно, Злое Сердце расскажет нам об этом в свой смертный час.
…Но пока мне нужна жизнь этого существа, прости. Нужна, ведь оно ― частица плана, с самого начала. Да и наша бесценная Джейн оказалась не так свята, как притворялась. Поэтому… ненавидь вождя, Эмма. Ненавидь вождя, что есть сил, подозревай его. В конце концов, он тоже заслуживает ненависти и, как говорят сыщики вашей планеты, не имеет алиби.
– Я верю тебе, Эйриш. ― Эмма делает вдох и все же позволяет слегка пожать ее руку. ― Верю и сделаю все, что смогу. Доктор Мильтон… мы поговорим с ним сейчас?
Я хотел бы поступить так, и потому что каждый час умножает муки моего народа, и из страха, что девочка передумает. Но утром Мильтон отбыл в соседний городок, где вспыхнул тиф. Я не смею торопить его возвращение, это было бы скверным началом. В спасении жизней Мильтон всегда верен себе, а я должен быть верен ему. Остается ждать. И думать, минута за минутой, как потом увести его за собой поскорее.
– Когда он вернется. Надеюсь, через пару дней; он собирался лишь отвезти лекарства и оценить обстановку. Как мучительно тянуть…
– Мучительно, ― эхом повторяет она, бледнея. ― Ждать… я сойду с ума.
– Что ж, лично я дам пока еще пару представлений. Нужно же на что-то жить.
Она отвечает нервным, недоверчивым, но почти живым смешком.
– Но ты ведь волшебник или что-то вроде того. И принц.
– Не здесь. Здесь я лишь бродячий иллюзионист, охочий до долларов.
И мне это нравится; если бы ты представляла, как нравится. Сколько бы я отдал, чтобы не считать минуты, прежде чем откроются раны. Чтобы не лгать в очередной раз Бранденбергу, будто валялся в каюте с похмельем, а не корчился в луже крови в гробу. Чтобы стать частью этого мира, а не его вечным гостем и чтобы судьба родины перестала висеть камнем на моей шее. Булыжник проигранной войны тяжелее всех грузов, с которыми меня швыряют в реку. И он сводит меня с ума.
– Ты не исчезнешь? ― тихо спрашивает Эмма. ― Я сообщу, если узнаю о прибытии доктора первой.
Она бросает взгляд ниже моей груди. Видимо, ночью она испугалась так, что ждет крови каждую секунду, как и я сам. Опять натянуто улыбаюсь.
– У меня достаточно времени. И я надеюсь, следующее мое возвращение в Саркофаг будет последним. Ты ведь придешь ко мне. Вы придете.
Каждым словом я стараюсь глубже проникнуть ей в сердце, в рассудок, в душу, плевать. Пусть, пусть помнит, что дала обещание; пусть не подведет. Забавно… в Мильтоне я не сомневаюсь ни на миг, хотя ему еще даже неизвестно, о чем мы вот-вот будем просить в два голоса, два безумных голоса с двух сторон Омута.
– Да, придем, ― блекло откликается Эмма, садится на постель и прижимает к груди какую-то деревянную игрушку с тумбочки. ― Джейн бы справилась. Я знаю.
Джейн, Джейн… не стала ли ты одной из Звезд, Джейн? Не они ли украли тебя, Джейн, не они ли унесли? Как много говорят о тебе…
– Не бойся, ― мягко прошу я, не приближаясь. ― Ты выдержала путешествие, даже не зная, куда идешь. Выдержишь и второе.
Она кивает, но настоящий ужас ― от понимания, что согласие дано, ― зримо овладевает ею прямо в эти мгновения, пускает корни. Так он овладел мной, когда я осознал, что приму бой с Мэчитехьо вместо отца. Я тоже стал тогда лишь заменой. У меня было еще меньше шансов победить, и никто не вел меня за руку. Все прятались за спиной.
– До встречи, Эмма. ― Все, что срывается с губ, когда она всхлипывает. ― Не стану тревожить тебя более. Будь стойкой.
И я исчезаю. Исчезаю, даже не пытаясь ее утешать. Кто бы утешил меня?
…Ей не представить, каково это, ― проживать здесь пару жалких дней и лежать там неделями. Не представить, как хочется, срывая глотку, орать, что это несправедливо, что я нужен, что моя жизнь так рано отнята.
Не представить, что я вижу во сне, если сон смаривает меня: смерти отца и подданных, и падение Форта, и последний миг, ― когда я упал на колени перед Мэчитехьо. Он тогда усмехнулся криво, без торжества, как если бы столкнул с дороги мешающий предмет, а не одержал верх над хоть сколь-нибудь достойным врагом. Он сказал: «И все же ты славнее отца, мальчик». Я слышу это до сих пор.
