– Поздно исправлять это, Жанна, но я учту твои желания впредь. Идем.
…Тогда мы впервые говорили в моих покоях, в общем-то, не зная, о чем говорить. Я попытался объяснить тебе суть Исполинов ― разумных деревьев, посаженных предками повстанцев на заре мира. Я сказал: им больно от огня, и даже если когда-нибудь вы отвоюете Форт, деревья-стражи не простят вас, и лучше вам не знать их мести. Ты задумчиво слушала, вытирала иногда кровь с рассеченного виска или касалась пальцами ран на ногах. Твои волосы, зачесанные так же, как зачесывает их «зеленый» народ, выбились, падали на лицо. Из-за спутанных прядей блестели глаза ― так мог бы глядеть пойманный звереныш.
– Башни могут быть отвоеваны? Или ты лишь насмехаешься надо мной?
– Ничто не предрешено. Это не значит, что я перестану противиться вашим жалким попыткам. Но не сейчас. Прими это в знак мира.
Говоря, я поднес к губам разожженную трубку, затянулся и плавно протянул ее тебе. Я знал, что ты не откажешься: не таковы наши обычаи, вряд ли ты не догадываешься о важности этого церемониала. Тебе пришлось бы вдохнуть дым, даже если бы вместо курительного сбора я наполнил чашу толчеными костями. И никто не смог бы, спрятавшись в твоих волосах или сердце, спасти тебя от этой отравы
38.
– Разве вы разделяете их с женщинами?
– Достойный враг, храбрый вождь не имеет для нас пола. А ты достаточно храбра.
– Но я не вождь, Мэчитехьо. Я лишь…
Божество. Ты их божество. Дух-хранитель, святыня, и ни одно из этих слов не делает твою судьбу проще. Мне тебя жаль.
– И все же.
Ты осторожно коснулась губами резного мундштука и вдохнула, устало опуская веки. Я ждал, что вот-вот разразишься кашлем, как вчерашние мальчишки; им почти всегда тяжело дается первая, даже совсем легкая трубка. Этот же сбор был куда крепче, мог и сбить с ног. Но, покорно впустив в себя дым, ты выдохнула его ровной струей, и он улетел вверх, истаивая.
– Теперь я понимаю отца. Есть что-то умиротворяющее в этом зелье. ― Ты открыла ясные, сухие, спокойные глаза и вернула трубку. ― Итак… что ты возьмешь за наших людей?
Я не знал, чего просить; не просить вовсе было неправильным. Я снова оглядел тебя и подумал о том, как недавно ты выросла. Я медлил долго. Ты побледнела, потупилась и прошептала: «Что угодно, только не трогай их». Не смогла скрыть: боишься, ждешь, что в качестве платы я потребую твою смерть. Подобно многим ты не ведала: те, кто в ладу с мирозданием, избегают неравнозначных обменов. Твоя жизнь уже тогда стоила дороже, чем шестьдесят других, чем сотня и две. Я вовсе не знал, за что мог бы взять ее по праву. И я сказал:
– Я храню особые трофеи врагов. То, с чем, они ступают с одной грани времени на другую. Когда мы встретились, ты, наверное, еще не отреклась даже от игрушек, ныне же забыла их. Принеси ту, что была тебе дороже всех. С ней я заберу часть твоей силы. Но твои люди будут жить.
Какое-то время меж нами висела тишина.
– Ты действительно хочешь именно этого или опять смеешься?
Ты улыбалась, глядя неверяще и пытливо. Я поднес трубку к губам, втянул дым и выпустил его через ноздри. Твое лицо скрыла на миг густая завеса; за этот миг я задушил мысль о том, что мог бы просить большего.
– Да. Мы придаем значение таким вещам. Не потому ли мы побеждаем?..
…Ты даже не пыталась обмануть меня; отданная игрушка была любимой по-настоящему. Ты принесла изящного, вырезанного из соснового дерева лиса с острой мордой. Ты не хотела расставаться с ним: пальцы сжались, прежде чем вложить в мою ладонь фигурку. Я сразу узнал мастера, сделавшего ее, Джейн, узнал. Маленькая Серая Белка, женщина с прекраснейшими в нашем селении волосами цвета обсидиана. Изгнанная мужем, в горе остригшая пряди и надолго переставшая говорить с соплеменниками. Давшая жизнь моему первому сыну.
– Мать обменяла этого лиса у краснокожей, когда ждала меня, ― тихо сказала ты. ― Сказала, что она была красивой и печальной, будто кто-то когда-то предал ее.
И я понял, что круг замкнулся.
***
…Недавно я вернул тебе эту фигурку, Джейн, вернул вместе со второй ― из дерева темного, грубого, невзрачного. На Той Стороне многих детей племени учили резьбе; некоторые освоили ее и позже выменивали игрушки, посуду, маленьких идолов чужого распятого бога и его матери на нужные вещи, деньги или спиртное, которое Рысь с Малой Горы запрещал, но которое, как и все запретное, вызывало безудержное любопытство. Я был из других ― освоивших, но забывших. Теперь вспомнил, и легко нашел тот самый, нужный, тик, и срезал ту самую, нужную, ветвь, и стружки покорно застонали, выпуская на волю Койота.
Койот ― вечный спутник Серебряного Лиса. Койот идет за ним, на какую бы тропу ни ступило быстрое легкое создание. Оба сильны, оба видят мир по-разному: один раскачивает, как маятник, другой баюкает, как колыбель. Но когда-то они вдвоем отделили сушу от бушующего океана. Бросили в землю первые семена подсолнечника. Из дыхания их родились теплый ветер и снежная буря. Таковы мы. Таковы мы, правда, Джейн?
Это я в последний раз сказал тебе на прощание, и ты ускользнула в лесную чащу. Оба мы верили, что вскоре ты вернешься навсегда. Но наше «навсегда» настало только теперь.
Когда, простертый перед каменной могилой, я не могу открыть глаза.
-tawmi-
Это повторялось: сражения, трубка мира, апельсиновое вино и непримиримость. Мы говорили о многом, но никогда не вспоминали ночь Созидания, в которую держались за руки в страхе перед тем, что несла с собой наша война. Круг по-настоящему замкнулся. Мы были заперты в нем, и все меж нами казалось продолжением оборванного боя.
Ты всякий раз ждала гибели. Я чувствовал это, но ты продолжала приходить беззащитной, а я ни разу не позволил причинить тебе вред. Когда ты покидала меня, я лишь мрачно усмехался и, не отвечая на вопросы братьев, повторял: «Всему свое время». Неважно, удавалось ли нам прийти к согласию. Чаще всего ― удавалось.
Всякий раз взамен перемирия, или жизней, или целительных снадобий я просил у тебя что-то с Той Стороны. Оружие ― никогда; оно окончательно сделало бы войну неравной. Но ты приносила многое другое: инструменты, которые воровала у знакомого врача, и настоящий табак, местные замены которого были совсем не так хороши, и однажды мешок желудей, потому что, живя в лесах, мы любили печь хлеб на желудевой муке, а в Зеленом мире нет дубов. Но чаще я просил другое, и, наверное, в этом для тебя было больше странности, чем даже в желудях. Я просил то, чего мне больше всего не хватало. Книги.
