– Молчат? Значит, у них нет ценных сведений, чтобы выкупить свою жизнь.
Это все, что я бросил. Девчонка лихорадочно прильнула к своему последнему защитнику, едва очнувшемуся, щурившему на меня мутные глаза и щерившему неокрепшие клыки. Смотря на двоих, жмущихся в темноте, Белая Сойка ― именно он с лидером отряда захватил пленных, ― напомнил:
– Сегодня ночь Созидания.
Ночь без крови. Сколько их минуло с той, давней? Ты выросла всего на пять лет, у нас же сменилось двадцать Сухих и Дождливых сезонов, возмужало поколение, состарилось другое. Не менялся только я, может, потому каждый праздник казался мне лишь продолжением. Ведь я отныне рассказывал старые истории, не как сказки, но как часть бытия, и находились те, кто хотел слушать. Такие, как Белая Сойка, в слепой любви ко мне напоминавший Эйриша.
– Верно. Но затем настанет утро.
– Что ж, может, за ночь они решат изменить свою судьбу, Вождь.
– Кто знает.
Пленная что-то горестно зашептала. Белая Сойка, приблизившись к решеткам, снова спросил ее имя ― мягко, так он говорит всегда, когда ярость боя не владеет им. Девушка глянула на него с таким же ужасом, как прежде на меня, и отвернулась; узкие плечи затряслись от рыданий. Она очень хотела жить, это незримое желание я почти осязал, как дрожащую руку, тщетно пытающуюся сжать мое сердце. Как вообще это создание попало в ряды повстанцев? Она недостойна и ходить рядом с подобными…
…Тебе. Я не мог представить, как ошибаюсь.
Девчонку хорошо выучили и запугали: она не только не назвалась, но и, прежде чем попасть в плен, выбросила свирель. Я не узнал жрицу, не ведая, что таинственные колдуньи могут не быть чистокровными дочерями Кобры. Но важнее оказалось не это.
…На площадях призывно стучали барабаны и загорались первые костры, когда ты ждала перед замковой лестницей. Все было иначе: в твоей позе не читалось ни отрешенности, ни гордости, ни гнева. Ты подавалась вперед, взор метался то по окнам, то по садам на крышах, то по древнему фундаменту. Ты пыталась увидеть что-то сквозь стены. Что-то или кого-то.
– Отпусти ее! Она не знает войны! Она жива?
Ты ринулась навстречу, прежде чем я тебя приветствовал, но замерла. Мы стояли, разделенные несколькими высокими ступенями, и я видел твои глаза. Они полнились не тревогой ― ужасом. И, вспоминая последний наш разговор наедине, вспоминая призрачную боль над лопаткой, я упивался им, хотя даже не знал причины.
– О ком ты, Жанна? ― Я сложил руки у груди. ― Сегодня мирная ночь.
Я действительно не догадывался. Ты подступила вплотную и нервно привстала на носки.
– Кьори Чуткое Сердце. Девушка из рода Плюща. Она попала в плен утром.
Как все просто. Боги смеются? Над кем?..
– В подземельях заперли сегодня какую-то девушку, но она не назвалась, ― наконец произнес я и, помедлив, добавил: ― Мы не выпытывали: мертвым имена не нужны.
– Вы… казнили ее?
Как дрогнул твой голос, как ты покачнулась, будто в тебя впился разом весь сгущающийся вокруг нас сумрак. Что с тобой стало? Или чего я не знаю о тебе?
– Пока нет.
Ты прижала к груди руку. Там было чему болеть?
– Что мы можем отдать тебе за нее? И за мальчика?
…В волосах пленницы дрожали ветви плюща; она казалась чахлой и болезненной. Я не придал ей значимости и более того, собирался, если празднество принесет хоть один приятный миг или благое знамение, подарить и девчонке, и, может, ее соратнику жизнь. Я давно пресытился казнями. Но… стоило ли дарить то, за что готовы платить? Тебе, вытершей рот после моего поцелуя? Как жалко это было, Жанна. Как лживо. А как ты дрожала, как забывала о ссадинах, как склоняла голову, открывая шею моим губам! Грязная, белая, как твоя кожа, ложь. А я не терплю лжи и мщу за нее вдвое, втрое хуже, чем за все иное. Но… лед, не искра. Всегда..
– Не вы. Ты. Даже таская кого-то на привязи, ты платишь за все сама.
Ты молча отвела глаза. Сколько ты уже избегала меня, сколько ставила меж нами своих соратников? Сегодня не выйдет.
– Я готова. ― Ты снова привстала на носки, коснулась моего рукава. ― Ее жизнь бесценна, проси чего угодно, только, пожалуйста…
Ты запнулась. Блестели тлеющие цветы в старых лампах, их свет отражался на твоем доспехе и бился в глазах. Почему ты так унижалась за девчонку? Как она могла занять место в твоем сердце? Ты не молила так за своего Вайю. Не бледнела. Не теряла слов.
– Не держи ее там долго. ― Ты закусила губы. ― Она боится темноты. И злых людей. Ее дух ― не дух воина.
Ей нужен свет.
Совсем как сестра, о которой ты порой говорила. Сестра, оставляемая дома. Это вело твою любовь? Слепое желание хоть на одной стороне, хоть перед кем-то слабым и доверчивым не быть виновной? Дома ты должна была лгать той, с кем вышла из одной утробы. Здесь могла еще спасти от гибели сердечную подругу. Я усмехнулся. Жанна… никого мы не любим горячее, чем свои отражения и отражения своих ошибок. Людей иных нам любить очень трудно.
– Я отпущу ее, когда наступит утро. Думаю, она проживет этот срок.
– Спасибо тебе. Чего ты просишь?
Голос ― тень голоса. Ты отпустила меня, но не отступила, и я взял тебя за руку сам. Стальная чешуя шла ровным плетением до самого запястья. Удивительно, что когда-то в этом мире творили такие доспехи, такие клинки, а ныне забыли, как добывать руду. Удивительно, что у тебя едва ли не последние из этих предметов, знакомых мне по романам о рыцарях и трактатам о войнах. И удивительно… но сегодня эти вещи тебя не защитят.
– Я хочу, чтобы ты провела со мной эту ночь. Как женщина проводит ее с мужчиной.
– Что?..
Ты отшатнулась и оступилась; я удержал тебя ― ненастойчиво, лишь слегка сжав руку. Внизу, на площади, стояли зрелые и молодые воины, собиравшиеся к кострам; выходили из больничной башни целительницы, ласково ведущие своих готовых к посвящению учениц. У всех в уборах пестрели перья и орхидеи, все надели лучшие наряды, зачесали волосы и раскрасили лица. Ты, в доспехе и белом плаще, простоволосая, бледная, отчаянная, была прекраснее.
– То, что ты слышала. Ничего иного.
– Снова грани? ― Губы дрогнули, но ты не вырывалась, не отступала, точно прикованная. ― Тебе мало?
– Они бесконечны, даже смерть ― одна из них.
Но эта будет последней, я чувствовал. Так или иначе, последней для нас и круга, по которому мы ходим.
Ты молчала. Белая Сойка ― внизу, в толпе тех, кого подбадривал перед инициацией, ― посмотрел на меня поверх плеча какого-то мальчишки. Люди ждали, чтобы я повел их, не тревожились даже твоим появлением: знали, что ты почтительна к нашим традициям. Куда почтительнее, чем я. Ведь в эту ночь Созидания я просил крови.
