Фло хлопает меня по руке.
– Не переживай, милая. Что было, то прошло.
У прилавка образуется очередь, и Фло возвращается на рабочее место, дав мне прощальный совет:
– Ешь кекс, пока не остыл.
21
Элис и Мэтти
В домике в чаще лесной
У окошка стоял старичок,
Мимо кролик скакал
Элис проснулась, дрожа от липкого холода. Тошнота накатывала волнами, маленькими, но постоянными, с периодической внезапной рвотой от какого-нибудь вкуса или запаха. Руки и ноги казались свинцовыми – раздутыми и обессиленными от ядовитого коктейля, ползущего по венам. От нее осталась лишь кожа да кости. Одежда жалким образом висела на костлявых плечах и бедрах, а лицо приобрело цвет сырого рубца. Какого черта она себя на это обрекает? Стоит ли оно того? И что будет с Мэтти? Он пытался делать вид, что все хорошо, с типичной подростковой бравадой, но она видела страх и беспокойство в его глазах.
«Элпи, элпи, элпи». Слова возникли у нее в голове, словно выброшенные морем на берег старые куски древесины. Когда Мэтти был маленьким, он любил играть в игру. Широко открывал глаза и делал вид, что боится. Рисовал указательными пальчиками картинки в воздухе и шептал слова: «Элпи, элпи, элпи». Всегда одно и то же – она так и не поняла, что он имел в виду. Снова и снова, в определенный момент он замирал и отчаянно хотел, чтобы она присоединилась, заполнила недостающие детали. Но эту загадку ей так и не удалось разгадать, как и тайну маленьких белых перышек, которые она иногда находила в его карманах.
Может быть, порой его страх был настоящим, а не вымышленным.
Мэтти уселся под деревом и достал из кармана сигарету и коробок спичек. Сигареты ему дал Сэм. Он стащил у мамы целую пачку.
– Даже не заметит, – хвастался он. – У нас дома их всегда полно.
Сэм научил его курить. Мэтти не слишком нравился вкус, но он чувствовал себя крутым. Ну, когда не кашлял. Чувствовал себя больше похожим на остальных мальчиков в школе. Хоть в чем-то. Это было сложно объяснить, но он часто ощущал какую-то дистанцию, словно в нем чего-то не хватало или он был немного мутантом. С каким-то неправильным геном, словно неровным кусочком пазла, который не может встать на место.
Отсюда Мэтти видел свой дом. Он сидел в лесу возле задней части сада, но пришел сюда по тропинке с дороги. В глубине сад был непроходимым, наглухо зарос крапивой и ежевикой. Однажды он предложил его почистить. У них стало бы больше места, и, может, он смог бы завести еще кроликов, но маме эта идея не понравилась. Он вставил в рот сигарету и чиркнул спичкой. Осторожно всосал воздух, пока конец сигареты не засветился, и выдохнул дым, так и не затянувшись. Мэтти пришел сюда курить, потому что отсюда был виден дом. Это как-то подчеркивало его вызывающее поведение по отношению к матери и добавляло преступлению волнительного риска. Он снова втянул воздух, на этот раз пустив себе в легкие немного дыма.
Проблема была в его маме. Он чувствовал вину даже от этих мыслей, но это было правдой. Из-за нее он чувствовал себя другим. Она отличалась от мам его одноклассников. Мэтти стряхнул пепел на мшистую землю и наблюдал, как опускаются вниз и ложатся серые хлопья. Нельзя сказать, что он ее не любил. Конечно, любил, а она любила его. В этом он не сомневался. Но иногда казалось, что она любит его слишком сильно, слишком отчаянно, словно он был ее единственным смыслом жизни. Она по-прежнему каждое утро провожала его в школу, словно боялась никогда больше не увидеть, и каждый день смотрела в окно, дожидаясь его возвращения. Это раздражало и, хотя он никогда никому бы не признался, почему-то немного пугало.
День выдался жаркий и влажный, прохлада и тишина леса успокаивала. Он снова затянулся, сильнее, чем хотел, и его кашель разрезал тишину, спугнув сидевшего неподалеку голубя. Мэтти потушил окурок, неудобно заерзав по грубой коре дерева. Он уже опаздывал, но не мог заставить себя пойти домой. Может, сегодня она не будет его высматривать. За последние несколько недель что-то изменилось. Она изменилась. Стала выглядеть иначе, и Мэтти беспокоило, что иногда она путалась, словно сомневалась в простейших аспектах их домашней рутины. Поздно подавала еду, и он дважды видел, как она кладет в сушилку нестиранное белье. Он постоянно спрашивал, все ли с ней в порядке, и она всегда отвечала, что все нормально. Мэтти посмотрел на часы. Еще пять минут, и надо идти. Он глубоко вздохнул. От сигареты немного подташнивало. А может, от мыслей о возвращении домой.
22
Маша
В лесу темно и холодно, и в тишине гремят ружейные выстрелы. Я в домике, а кролик съежился снаружи. Он прижимается к земле, пытаясь сделаться как можно меньше. Я не могу открыть дверь. Царапаю, скребу, пинаю, кричу. Пальцы разбиты в кровь, ногти сорваны. Дышу быстро и поверхностно, не в силах набрать достаточно воздуха. Последний выстрел – и тишина. Дверь открывается. Охотник попал точно в цель, прострелив затылок. Но передо мной не убитый кролик, а тело маленького мальчика. Габриэля.
А потом я просыпаюсь.
Кошмар всегда повторяется в мельчайших подробностях, но ужаса от этого не убавляется. Светящиеся цифры часов на прикроватном столике говорят мне, что сейчас 3:37 ночи, темноту и покой нарушает лишь храп Хайзума. Я вылезаю из кровати, он мгновенно просыпается и подходит ко мне. Опускаю пальцы на его теплую голову, он печально вздыхает и лижет мою соленую руку. Я насквозь промокла в холодном поту и трясусь в прилипшей к телу пижаме. В противоположном конце коридора открыта дверь в комнату Габриэля, и я вижу силуэт лошадки-качалки в лунном свете. Жаль, что она не качается. Лучше призрак Габриэля, чем вообще без Габриэля. Хайзум плетется за мной по коридору, я опускаюсь на деревянный пол рядом с качалкой. Толкаю ее, закрываю глаза и пытаюсь представить, что на ее спине сидит мой маленький мальчик, использую монотонное поскрипывание, чтобы пробудить в памяти картины прошлого. Не плоские, замороженные изображения с фотографий, но живые, дышащие воспоминания – отрывки из прошлой жизни. Когда умер Габриэль, я собрала, словно драгоценные сокровища, малейшие доказательства его существования. Я нашла наполовину съеденное печенье с кремом под одной из диванных подушек. На нем еще оставались следы зубов Габриэля. Я хранила его, пока оно не покрылось синей плесенью и не рассыпалось у меня в руке. Это бы не продлилось так долго, если бы у меня тогда был Хайзум. Он устроился у моих ног и нетерпеливо двигает внушительной задницей на неудобных досках.
Наконец я оставляю лошадку в покое. Мне холодно и жестко, но я не могу заставить себя двигаться. А потом я слышу ее. Ритмичную, живую, радостную песню группы «Ти-Рекс», которую я ставила Габриэлю еще с тех пор, как он пинался у меня в животе. «Я люблю буги». Я полюбила ее с тех пор, как посмотрела фильм «Билли Эллиот». И Габриэль тоже. С тех пор как он научился стоять, он начинал качаться, трястись и размахивать руками, как только ее слышал. Он тоже любил буги. Я понимаю, что музыка играет лишь у меня в голове, но это ненадолго. Вскоре я уже внизу, и изо всех колонок доносится «Ти-Рекс». Жаль, что я не пускаюсь в пляс прямо в пижаме.
