23
Эдвард был отцом Габриэля. Он посещал со мной занятия для беременных и придерживал мои волосы, когда я сидела над унитазом из-за утреннего токсикоза. Это Эдвард мерил шагами коридор у родовой палаты во время моих схваток, и он стал первым человеком, который взял Габриэля на руки и поприветствовал его в нашем мире. Он менял подгузники, читал сказки, кормил по ночам и говорил мне, что все будет хорошо, когда у меня кружилась голова от недосыпа и я была вся покрыта детской рвотой. Эдвард был отцом Габриэля во всех смыслах, кроме биологического, – мелкая деталь, которая не имела для нас никакого значения.
Эдвард – тот самый брат, о котором я всегда мечтала и которого мне так и не смогли дать родители. Мы очень похожи, и оба испытываем трудности с эмоциями. Например, признать любую собственную слабость нам так же стыдно, как идти на каблуках и грохнуться перед миллионами глаз на вручении «Оскара». Это даже не твердый характер, а, скорее, трупное окоченение. Я видела, как Эдвард безо всякого стеснения рыдал над фильмом «Дети дороги». Достаточно произнести фразу «Папочка, мой папочка» тоном Дженни Эгаттер – и его глаза наполнятся слезами. Но шесть лет назад, когда Руперт, любовь его жизни, с которым он провел пятнадцать лет, ушел от него к мастеру рейки и открыл антикварный книжный магазин в Хэй-он-Уайе, Эдвард был невозмутим, словно принц Чарльз, танцующий румбу. И когда погиб Габриэль, было так же. Люди тонут тихо, и мы с удушливым хладнокровием тщательно сдерживали свое горе. Мы оба словно заключили безмолвный договор, что будем защищать друг друга, не обсуждая наше опустошение. Теперь я думаю, что это могло быть ошибкой, но это взаимное упущение возникло из-за взаимной любви, которая объединяет нас и делает нашу дружбу такой ценной.
Сегодня мы с Эдвардом вместе идем обедать, но сначала мне нужно сделать несколько визитов. Большинство людей чувствуют себя на кладбище неуютно, если они пришли не на похороны или не на могилу к близкому человеку, но он рад встретиться со мной здесь. В отличие от людей Викторианской эпохи, которые построили это место, сегодня люди считают кладбища дурными местами и приходят сюда гулять в лучшем случае за острыми ощущениями, а в худшем – чтобы испытать судьбу. Но на самом деле их беспокоит напоминание о собственной смертности. В конце концов, это единственное, в чем мы все можем быть уверены. Неважно, насколько мы здоровы, прекрасны, богаты, гибки, замечательны, смелы, остроумны и насколько тщательно чистим зубы, – мы все умрем. Это может казаться несправедливым, но напрасно. Как напоминает Томас Грэй, «и путь величия ко гробу нас ведет».
А может, это страх перед самими мертвецами. Когда я была маленькой, по воскресеньям мы ездили с дедушкой и бабушкой за город. Если мы проезжали мимо какого-нибудь кладбища, дедушка открывал окно и выкрикивал: «Жалобы есть?»
Он никогда не получал ответа и говорил, что это явное доказательство того, что мертвые всегда всем довольны, и когда пришло его время, он мирно умер в своей постели, без страха и почти без боли.
Я пришла посетить членов моей Семьи С Того Света. Солнце ярко светит высоко в небе, и деревья отражаются на тропе пятнистым узором. Резкие тени надгробий делят траву на ровные квадраты, и высоко в безоблачном небе взмывают и падают ласточки. Хайзум лениво плетется передо мной, тяжело дыша и вывалив набок язык. Первые в очереди у меня Чарити и Эдвин Гантрип, похороненные вместе на полпути к вершине холма, рядом с душистым кустом роз, которые наполняют сегодня теплый воздух чувственным ароматом. Его ветви склоняются под грузом бархатных цветов, и, не в силах удержаться, я похищаю один для друга. Чарити и Эдвин не будут против. Они были преданы друг другу и, как написано на простом сером могильном камне, умерли с разницей в полгода, в 69 и 71 год. Они выращивали в саду цветы и фрукты – мягкую ярко-розовую малину, фиолетово-черную и красную смородину и пухлый колючий зеленый крыжовник. На огороде они растили капусту, лук, морковь, красную фасоль и немного молодой картошки. Чарити кипятила воду на маленькой походной плите в сарае, чтобы заварить чайник, пока Эдвин собирал созревшие овощи, и после чая они везли их домой на тачке. Эдвин смеялся, когда Чарити сделала занавески для сарая из каких-то обрезков синей ткани в цветочек, но она сказала, что они придают месту домашний уют, и втайне Эдвин был согласен. У них был волнистый попугайчик по кличке Черчилль. Их могила была совершенно заброшена, когда я впервые на нее наткнулась, но теперь она в идеальном порядке, с веселыми ноготками и трепетной петунией – надеюсь, Чарити и Эдвин их одобрят. Иногда я беседую с ними о своем саде. Рассказываю, что раскопал Хайзум, есть ли на яблоне сорта «рассет» плоды (а она весьма своевольная, в одни годы плодоносит, а в другие – ни единого яблочка), и спрашиваю у них совета насчет черных точек на розах. И нет, они никогда не отвечают, но мне хочется, чтобы они чувствовали вовлеченность. Сегодня я сообщаю, что на моем крыжовнике завелись пилильщики, и оставляю их над этим поразмыслить.
Потом я посещаю Эзру Мальтраверса, потому что сомневаюсь, что это сделает кто-то еще, даже если кто-то из тех, кто его знал, еще живы. Эзра был мошенником, заядлым игроком и неисправимым дамским угодником. У него были щегольские усы и фетровая шляпа, на мой вкус чересчур блестящая. Его глаза были слишком узки, а губы слишком влажные, чтобы он мог называться джентльменом. У Леди Т. существует целый перечень «некорректного поведения», и в этот список входит «позволять себе неприятные личные шутки». Эзра, несомненно, их себе позволял. Он умер в нищете и одиночестве. Я прихожу к нему, потому что, возможно, он раскаивался на смертном одре, но его никто не слышал. Я навещаю его, потому что никто из нас не идеален и потому что у него прекрасное имя. Я очень надеюсь, что он не окажется коммивояжером с седой залысиной, карманным дождевиком и термосом. Вы можете спросить, откуда я знаю все это о своей Семье С Того Света, но ответ прост – я не знаю. А то, чего не знаю, я придумываю, хотя и не уверена, что это будет позволительно, если я когда-нибудь стану настоящим гидом на кладбище.
Последняя на сегодня – Роуз. У Роуз день рождения, и я принесла ей маленькое стеклянное пресс-папье с прекрасным розовым бутоном. Эта роза – воплощение моего представления о Роуз Ханне, которой так и не выпала возможность расцвести. Может, она нашла малышку Мэри и теперь они вдвоем скачут на батуте с ангелами. Роуз Ханна Шекспир, «Куколка», умерла в 1899, в возрасте 4 лет, – «трагически утонула».
Что поделать? Во многих странах, даже в наше время, утопление – одна из основных причин детской смертности. Достаточно нескольких сантиметров воды. Дети тонут в ванных, ведрах и даже туалетах.
Когда я нашла могильный камень Роуз, он густо зарос плющом и на нем сидело больше тридцати улиток. Десять минут расчистки и пересаживания улиток – и я увидела белое мраморное надгробие, инкрустированное свинцовыми полосками, обрамляющими панели, украшенные резными голубями и розами, с высеченными словами: «Наша дорогая дочь «Куколка» – ужасно скучаем, но вспоминаем с любовью».
У нас с Эдвардом есть любимое местечко для обедов. В верхней части склона, на котором построено кладбище, с великолепным видом на парк, город и сельский пейзаж за ним. Могилы здесь широко расставлены и одни из самых старых на кладбище. Надписи на многих из них уже невозможно прочесть, а некоторые надгробия покосились вперед, назад или вбок, словно пьяные, и мы с любовью называем это место «Пьяное Поле».
