Эдвард уже сидит и греется на солнышке, когда мы подходим к нему по траве. Он очень элегантно смотрится в малиновом жилете и безукоризненной панаме. Хайзум страшно рад встрече с Лордом Байроном и тащит меня за собой, чтобы скорее с ним поздороваться. Эдвард улыбается и мельком берет меня за руку, когда я сажусь с ним рядом и протягиваю украденную розу. Он принес нам сэндвичи с яйцом и майонезом, а для Хайзума и Лорда Байрона – холодного жареного цыпленка (органического, выращенного на свободном выгуле, в условиях, одобренных Обществом Защиты Животных и самим цыпленком). Я передаю ему салфетку, накрахмаленную белую льняную салфетку, отвечающую даже стандартам Леди Т., которая точно не одобрила бы бумажные.
– У меня к тебе две просьбы.
Эдвард выглядит непривычно серьезным, и я чувствую холодок, словно солнце скрылось за облаком. К моему облегчению, в зеленых глазах быстро загорается озорной огонек.
– Ну, давай, говори уже. Но предупреждаю заранее: с геями я не сплю и не одолжу тебе мое платье.
Эдвард пренебрежительно поднимает одну бровь, откусывая еще кусок сэндвича, и слегка покачивает головой. Жаль, я не умею столь мастерски изображать пренебрежительную бровь. Я тренировалась перед зеркалом, но у него все равно получается в сто раз лучше.
– Ты себе льстишь по обоим пунктам.
Я пытаюсь изобразить презрительную бровь, но удается только похихикать с набитым ртом. Не элегантно и не рекомендовано Леди Т.
– Я хочу пригласить тебя составить мне компанию на удивительно ужасную постановку «Микадо».
– Зачем? В смысле, почему ты идешь, если она удивительно ужасная? И, во-вторых, почему хочешь разделить этот груз со мной?
– Я хочу поддержать хорошего друга, он исполняет роль Верховного Палача. Он говорит, это худшая постановка в истории, тухлые яйца и помидоры гарантированы. Ему хочется, чтобы в зале было дружеское лицо. Но мне, в свою очередь, нужен хороший друг, который поддержит в эту мучительную минуту и, если придется, реанимирует в конце.
– С огромным удовольствием.
Мне хочется спросить, что это за друг, но я слишком хорошо знаю Эдварда. Если он не рассказывает сам, на это обычно есть причина. В любом случае, скоро я все узнаю.
– Мне надеть свое лучшее кимоно?
Да, о друге я спросить не могу, но от мягкого подтрунивания удержаться не получается. Эдвард снова поднимает бровь, но не может скрыть улыбки на загорелом лице.
24
Возвышенные ноты «Лакримозы» Моцарта – довольно любопытное приветствие, звучащее в момент, когда я открываю входную дверь клиники и прохожу с Хайзумом к себе в кабинет. Сегодня утром клиентов нет, и жалобные взгляды Хайзума убедили меня позволить ему составить мне компанию, пока я буду делать нудную, но необходимую бумажную работу.
Я оставляю Хайзума перекладывать диванные подушки и возвращаюсь в приемную к Хелен. Судя по выбору музыки, я заранее знаю, что она не одна. Там ждет неприятная клиентка, миссис Слади. Имени своего она не оправдывает категорически. Она всегда сидит прямо, как палка, с таким видом, будто вокруг пахнет тухлой рыбой. У нее неудачное лицо с холодными глазами и тонкими губами, вечно поджатыми и готовыми что-нибудь или кого-нибудь критиковать. Она – одна из пациентов Феннель, и Феннель относится к ней хорошо. «Лакримоза» играет из-за меховой шапки миссис Слади. Та носит ее круглый год. Осенью и зимой – вместе с длинной шубой верблюжьего цвета и меховым воротником. Весной и летом – с красивыми хлопковыми платьями, которые почему-то ужасно на ней сидят и смотрятся уродливо. Я подозреваю, что она носит эту шапку даже с купальником, когда отдыхает на террасе своей недавно приобретенной виллы на юге Франции. Она в подробностях рассказала о ней подобающе почтительной Феннель, а та рассказала нам. Но впечатлились мы куда меньше, чем следовало бы.
Хелен считает, что тех, кто носит натуральный мех, должны сажать в клетки, снимать с них кожу и заставлять поедать фекалии. Но, ввиду отсутствия законодательной базы, мы обрекаем миссис Слади на музыкальные пытки, хотя я подозреваю, что ей такая ирония будет непонятна. Хелен делает звук погромче. Феннель заходит вслед за мной в приемную и увлекает миссис Слади, словно взволнованная колли отбившуюся от стада овцу. Хелен переключает музыку.
– Сегодня она пришла на двадцать минут раньше, поэтому пришлось нажимать кнопку повтора. Как думаешь, она заметила?
– Сложно сказать. Выглядела она не слишком довольной, но, по-моему, она всегда выглядит будто лимон проглотила.
Я рассказываю Хелен про обед с Эдвардом и предстоящий поход в театр.
– Так что это за загадочный друг?
Прежде чем я успеваю ответить, звонит телефон, и следующие десять минут Хелен проводит пытаясь записать нового пациента. Чем дольше они пытаются выбрать подходящие день и время, тем резче становится тон Хелен. Через восемь минут она сидит со сжатой челюстью, успев сломать два карандаша. Наконец она наносит финальный удар.
– Думаю, нам будет проще договориться, если ваш муж позвонит сам. Тогда у нас появится хоть какой-то шанс выбрать время, когда он сможет прийти. Полагаю, он еще в состоянии самостоятельно пользоваться телефоном и у него остался хоть один палец?
Хелен обрывает разговор после первого предложения, но мне интересно, настанет ли день, когда профессионализм покинет ее и какой-нибудь ничего не подозревающий пациент испытает на себе остроту ее языка в полной мере. Она выжидательно смотрит на меня, подняв брови.
– Ну?
– Я правда не знаю. Ты ведь знаешь Эдварда. У него на лице было написано «не спрашивай». Но мне показалось, что это куда важнее для него, чем он хотел показать. Если честно, я заинтригована и жду не дождусь нашего похода.
Хелен точит сломанные карандаши.
– Расскажешь потом в подробностях.
В приемную заходит Джорджина и забирает стопку личных дел пациентов, подготовленных Хелен. Просматривает их, и выражение ее лица меняется в зависимости от пациента и диагноза.
– Неплохо. Только один очень вонючий и один несчастный старичок, чья сарделька вечно торчит из-под трусов, когда он лежит на кушетке. Батюшки святы, ему уже за восемьдесят, давно пора переходить на теплые кальсоны.
Услышав голос Джорджины, Хайзум выскакивает в приемную, чтобы ее поприветствовать. Он прекрасно знает, что ему сюда нельзя, но не может устоять перед женщиной, у которой в карманах всегда есть кусочки печенья. Печенье предназначается Мориарти, но Хайзуму обычно удается выпросить немного, устремив на Джорджину свой самый проникновенный взгляд и слабо, но обаятельно помахав хвостом.
– Доброе утро, прекрасное создание.
Джорджина наклоняется, заключает его в медвежьи (или собачьи?) объятия и награждает за старания большими кусочками пресного печенья.
– Кстати, Мэрион опять сбежала, так что будьте начеку, – она поворачивается к Хайзуму. – А ты, если найдешь, не ешь ее. А то мало не покажется.
