Салли спит, а я неловко топчусь на месте, раздумывая, остаться или уйти. Если останусь, то могу помешать ей, но я очарована. Ветерок стихает, тишина усиливается. Воздух густой и тяжелый, но я чую приближение дождя. В отдалении слышатся первые раскаты грома, и у меня по затылку пробегают мурашки. Люблю хорошую грозу. Салли открывает глаза и улыбается мне, словно именно меня и ожидала увидеть при пробуждении.
– Иди нафиг, – бодро говорит она.
– Скоро дождь, – я протягиваю ей руку и помогаю встать.
– Чудесно. Давай поднимемся туда и посмотрим.
Судя по невнятному жесту Салли, она предлагает подняться к часовне. Она берет меня за руку и спешит туда в радостном предвкушении. Снова гремит гром, на этот раз гораздо громче, отдаваясь дрожью у меня в ребрах и зубах. Когда я была маленькой девочкой, моя благонамеренная бабушка рассказывала мне, что небеса грохочут, потому что Бог переставляет мебель. Честно говоря, гигантский сервант, упавший на землю и раздавивший меня в лужицу из костей и мяса, пугал меня гораздо сильнее, чем метеорологический феномен. Начинают падать большие капли дождя, Салли хлопает от восторга в ладоши и пытается поймать их высунутым языком. Она поднимает голову и наслаждается прохладными струйками на лице, совершенно не беспокоясь о вымокшем платье. Мы проходим мимо огромной сосны, которая могла бы прекрасно укрыть нас обеих, но Салли тащит меня дальше.
– Никогда не стой под мерзавцами во время грозы, – серьезно поучает она, когда снова раздается треск грома и небо разрезает молния.
Я уверена, что она имеет в виду деревья, и припоминаю, что в детстве осведомленные взрослые говорили мне то же самое, но уверенности нет. Если в дерево ударит молния, то, действительно, оно может сломаться, упасть и, если ты под ним стоишь, задавить насмерть. Или просто ужасно искалечить, или ты отделаешься парой царапин. Но, с другой стороны, если ты будешь избегать деревьев и встанешь на открытом месте, то станешь для молнии основной целью, а у прямого удара куда больше шансов стать фатальным. Мне всегда казалось, что, если поблизости нет зданий, чтобы спрятаться, лучшая стратегия – бежать зигзагами что есть силы. Ведь в движущуюся цель явно сложнее попасть? Когда мы добегаем до крыльца часовни, гроза окончательно расходится. Восторг Салли заразителен, и с каждым ударом грома и всполохом молнии мы пищим от удовольствия и хватаемся друг за друга, как дети на фейерверке. Когда гроза достигает пика и небо прорезает очередная молния, Салли поворачивается ко мне и подмигивает.
– Это чувство похоже на любовь с правильным мужчиной. Кружит голову, сбивает с ног, встряхивает и перекручивает все внутри!
От избытка чувств Салли стучит себя по груди, и я впервые замечаю маленькое, но изысканное помолвочное кольцо с бриллиантом и опалом на безымянном пальце левой руки. Мне и в голову не приходило, что у Салли может быть мужчина, любовник или даже жених, но прежде, чем я успеваю спросить про кольцо, она расправляет плечи, широко раскидывает руки и начинает петь. Гром и молнии – прекрасный аккомпанемент к набирающей силу мелодии «О Фортуна» из оперы «Кармина Бурана», и я снова изумляюсь и восхищаюсь, что нахожусь рядом с этой необыкновенной женщиной. Дождь ручьями стекает по тропе от часовни и растекается в лужи на траве, где после грозы будут купаться дрозды. Гром постепенно стихает вдали, и молнии угасают, как бенгальский огонь. Выступление Салли тоже заканчивается, она низко кланяется в своем насквозь промокшем платье под мои бурные аплодисменты. И поднимает свою старую холщовую сумку.
– Пора пойти надрать задницы дроздам.
Все еще идет сильный дождь.
– Ты утонешь!
Салли поворачивается и обнимает меня, быстро, но так сильно, что я задыхаюсь.
– Это всего лишь вода! – отвечает она.
Наблюдая, как она уходит в сторону парка, я размышляю, что, если ее слова правдивы, я никогда не была с «правильным» мужчиной. Мои отношения в лучшем случае были подобны шквалистому ветру, а ноги подкашивались лишь во время утреннего токсикоза. И я снова думаю о том олимпийце! Салли превращается в отдаленную фигуру, она неторопливо идет, наслаждаясь дождем, и подол ее платья волочится по лужам. Горячий влажный воздух ушел, мокрая трава и листья пахнут свежестью и чистотой. Моя Офелия добирается до ворот, она тоже промокла насквозь. Промокла, но явно не собирается тонуть.
Что касается мистера Джона Эверетта Милле и его Офелии, он, видимо, был очень нерешительным человеком. Когда он умер в 1896 году от рака горла, его похоронили в соборе Святого Павла.
31
Элис и Мэтти
Заснуть не получалось. Она даже не пыталась. Впереди простиралась ночь, словно бескрайняя пустыня до горизонта, бесплодная и горячая. Ей стала мала собственная кожа, она обтягивала кости и плоть. Элис хотелось разрезать ее, пока она не порвалась. Становилось все теснее и теснее, и внутренности закипали. Она чувствовала себя так, будто ее запихнули в микроволновку. Она вылезла из постели, прошла по комнате, согнувшись от утомления, и увидела себя в зеркале над туалетным столиком. Отражение вызвало изумление и отвращение. На нее смотрела гротескная, чужая женщина. В окне спальни появилась безупречно круглая луна, она висела высоко в чернильном небе, сверкающем от капель дождя. Нужно выйти на улицу. Она прокралась вниз – каждый шаг требовал нечеловеческих усилий воли – и, пошатываясь, вышла в сад. Раздетая, на мокрой траве, она подняла руки к луне, позволяя дождю намочить свое горящее тело. Она чувствовала каждую холодную, жесткую каплю на обнаженной голове – без защиты бровей или ресниц они катились вниз, затекали в глаза и рот. Ее разум кипел от лекарств. Миллиарды мыслей вырастали и лопались в голове, словно пузырьки.
Мэтти услышал, как открылась задняя дверь. Он выпрыгнул из кровати и осторожно выглянул из-за занавески в сад. Вид мамы, голой, мокрой и взывающей к луне, был одновременно ужасен и разрывал сердце. Смотреть было невыносимо, и признаться, что он ее видел, тоже было невыносимо. Она стала похожа на Голлума. Он бросился обратно в кровать и с головой накрылся одеялом.
Элис опустилась на колени. Ее тело замерзло и обессилело, но разум рвался вперед, словно напуганная лошадь. Ей хотелось просто заснуть.
32
Маша
Сегодня температура воды в бассейне 15,2 градуса, и я – единственный человек в воде. Я пришла сюда к открытию, и в раздевалках есть еще люди, так что одиночество продлится недолго, но я наслаждаюсь, пока могу. Единственные звуки – мое ровное дыхание и плеск воды от моего тела. Плаванье стало моим лекарством, и я не тонула уже много недель. Методичное повторение движений, конечность за конечностью, странным образом успокаивает – приносит покой, какого я не могу найти даже на кладбище. Какая ирония. Даже когда в бассейне много народу, плаванье – одинокое занятие. Мне не приходится ни с кем взаимодействовать, есть только я и вода, и это занятие освобождает разум.
Когда я начинаю двадцатый бассейн, в воде уже дюжина других людей, но олимпийца среди них нет. Признаваться не хочется, но я более чем расстроена. Он единственный, кто меня интересует. Мои куклы беспокойства расстроятся, что я с ним еще не заговорила, но если он здесь, всегда есть хоть какой-то шанс. Я даже прокручивала в голове, что можно ему сказать, если представится такая возможность. Виноват Эдвард. Он встречается с Маркусом – в смысле встречается – и кажется очень счастливым. Это заставило меня задуматься, что, возможно, неплохо было бы снова сойтись с мужчиной. Дать себе шанс избежать одинокой старости. С моей последней короткой интрижки прошло всего – что? – четыре года. Отношения с отцом Габриеля закончились, как только он узнал, что я беременна. Он хотел, чтобы я избавилась от ребенка, а когда я отказалась, избавился от отношений. Не могу сказать, что я расстроилась. К тому моменту я уже разобралась, что он за человек, и не хотела такого отца своему ребенку. Но когда родился Габриель, любопытство победило, и он изредка мимолетно вторгался в нашу жизнь с дорогими подарками и пустыми обещаниями. Когда Габриель погиб, он винил меня. Просто потому что с ним была я. С тех пор мне стало сложно доверяться кому-то, кроме близких друзей, и история моих отношений превратилась в бесплодную пустошь с редкими неудачными свиданиями и одной связью, которая продлилась целых три недели. Он не нравился Хайзуму и, вообще-то, не нравился мне. Он называл Хайзума шавкой. Отношения были обречены. Но теперь я хочу почувствовать внутри грозу, которую описала Салли. Интересно, любит ли олимпиец собак.
