Когда мы доходим до Пьяного Поля, я отпускаю Хайзума с поводка со строгим наказом не задирать ногу в неподобающих местах. Одно из немногих здесь читаемых надгробий принадлежит Рафаэлю Шевальеру, хирургу и профессору медицины, который умер в 1886 году в возрасте восьмидесяти двух лет, – отличный результат для мужчины его времени. Он ни разу не женился, но был любимым дядюшкой семерых детей его сестры и жил один в огромном доме возле парка, за которым присматривала вспыльчивая, но преданная экономка, миссис Брей. Он стал прекрасной рекламой собственной профессии, прожив столь долгую и здоровую жизнь (а может, прекрасной рекламой холостяцкой жизни, бездетности и наемных уборщиков). Я всегда слегка переживаю, что с нашей скамейки видно могилу Рафаэля, если мы с Эдвардом приносим к полднику вино. Переживаю, что Рафаэль подсчитывает объемы выпитого алкоголя и поднимает брови в молчаливом неодобрении.
Хайзум скачет в высокой траве, периодически останавливаясь, чтобы насладиться особо пикантным запахом или поднять ногу возле дерева, чтобы другие собаки смогли оценить его старания. Плутая среди покосившихся надгробий, я слышу обрывки разговора, принесенные ветром. Смотрю вниз, на склон холма, и вижу внизу, на дорожке, Китти Мюриэль, которая идет за руку с Салли. Салли замечает и зовет меня. Услышав ее голос, Хайзум несется вниз, ей навстречу. Она ассоциируется у пса с самым дорогим – с едой, и он бурно ее приветствует. Та наклоняется, чтобы его обнять, но его больше интересует возможность засунуть нос ей в карман в поисках съестного.
– Какой прекрасный пес! – восклицает Китти Мюриэль.
Я вынуждена последовать за Хайзумом и спуститься по дорожке. Почему именно в тот день, когда я просыпаюсь и натягиваю на себя первую попавшуюся одежду, полностью воздерживаюсь от макияжа и от укладки волос, я встречаю самую эффектную женщину, которую знаю? Даже в наряде Салли присутствует оттенок небрежной экстравагантности – сегодня без вечернего платья, но зато в чудесной широкополой шляпе с оранжевыми цветами и в ярко-розовых резиновых сапогах. У меня, как говорил Эдвард, был свой, «индивидуальный» стиль. Он приходился по вкусу не всем, но моя манера сочетать винтажную одежду с вещами на свой вкус всегда запоминалась. После смерти Габриеля никто не заставлял меня носить креп или бомбазин, но думать о нарядах казалось мне неуместным, даже глупым. Но, хотя яркость ушла, обычно я выгляжу вполне прилично. Но сегодня – неопрятно и неухоженно. Недостаточно хорошо, чтобы появляться перед этими двумя дамами, чье мнение для меня почему-то стало очень много значить. Но перед жизнерадостностью Китти Мюриэль сложно устоять.
– Видела похороны? – с гордостью спрашивает она.
– Да.
– Значит, ты наверняка видела моего роскошного мужчину. Высокий брюнет, очень привлекательный, водит катафалк. Люблю наблюдать, как он работает. Он смотрится так уверенно и достойно. И, скажем прямо, невероятно сексуально. Разумеется, я никогда не рассказываю ему, что прихожу. Не хочу смущать. Это было бы непростительно.
Ветер колышет красное платье вокруг ее еще стройных ног и бьет по волосам, небрежно уложенным в привычный шиньон, но ее явно не беспокоит буйство природы. Я бы даже сказала, она из тех, кто им наслаждается. В этой женщине сочетается старомодный шик и беззастенчивое жизнелюбие. Если бы подобное продавалось, я бы встала в очередь первой. Неудивительно, что Элвис покорен. Как и Хайзум, что странно – не похоже, что у нее с собой есть что-то съедобное. Тем не менее он смотрит на нее с обожанием, пока она чешет ему уши.
– Пойдем, навестим последнее прибавление.
Салли берет меня за руку, и мы вчетвером направляемся в сторону свежей могилы. Сворачиваем с дорожки и идем через ветреное Пьяное Поле. Как Китти Мюриэль умудряется передвигаться на высоких каблуках – для меня загадка, но она ступает так же уверенно, как Салли в сапогах.
– Я видела тебя в «Микадо», – сообщаю я. – Ты была изумительна!
Китти Мюриэль громко хохочет.
– Спасибо, дорогая, но я бессовестно выделывалась. Понимаешь, в зале был мой прекрасный мужчина, и я беспокоилась, что представление немного однообразное. Не хотела, чтобы он заснул.
– Уверена, такой опасности не было! – заверяю я.
– Это милые люди, но ужасно консервативные. Нам очень нужна свежая кровь, вроде замечательного Маркуса, который присоединился к нам недавно. Он исполнял Главного Палача. Очень талантливый – и такой приятный человек!
Я очень рада за Эдварда.
– Я с ним знакома. Он друг моего друга.
– Ну, значит, ты знаешь.
Мне почему-то становится спокойно за Эдварда, раз Китти Мюриэль такого высокого мнения о его новом кавалере.
Через несколько минут мы подходим к свежей могиле, покрытой цветами. Она находится в старой части кладбища, а значит, кто-то воссоединился со второй половинкой или другим родственником. Я беру Хайзума на поводок. Нельзя допустить, чтобы он описал свежие цветы. Он бросает обиженный взгляд, словно маленький мальчик, которого позвали на полдник, прервав игру в футбол. Могила уже занята Стэнли Мортимером Грейвсом, «Любим и скучаем, жена Шейла и дети Роберт и Трейси». Значит, видимо, к нему присоединилась Шейла, судя по довольно жутким цветочным подношениям с надписями «Бабушке» и «Маме» в обрамлении ненатурально раскрашенных хризантем. Папа хочет, чтобы ему на гроб положили цветы с надписью «Умер». По-моему, прекрасная идея, но, боюсь, не все родственники оценят юмор.
Китти Мюриэль читает открытки, прикрепленные к венкам и букетам.
– Мне всегда кажется несправедливым, что столько цветов оставляют умирать, кучей навалив на могилу, – говорит она, обхватив ладонью бледно-розовую розу из более-менее симпатичного букета. – Ведь бедная Шейла их даже не увидит.
– Но они ведь и не для Шейлы, – Салли осторожно поддевает кончиком сапога одну из открыток. – Они для ее семьи и друзей, чтобы показать всем, как они ее любили.
Китти Мюриэль встает и снова берет Салли за руку.
– Ну, когда я умру, я хочу, чтобы ты произнесла над моей могилой тост с бутылкой шампанского! Цветы не обязательны.
Салли улыбается.
– Договорились! Если я окажусь первой, хочу того же.
Немного позже, идя с Хайзумом домой, я раздумываю над словами Салли. Я забрала все цветы с мемориальной службы по Габриелю домой и хранила их, пока не облетели все лепестки, а вода не протухла и не позеленела. Может, теперь, спустя столько лет, мне пора прекратить держаться за его смерть и выпить шампанского за его жизнь.
34
Элис и Мэтти
«По трубе по водосточной паучок взбирался…»
Это была первая песенка, которую Мэтти выучил в садике. Вены на руках Элис напоминали паучьи лапы – черные, узловатые и тонкие. Они пульсировали и болели, устав от яда, который струился сквозь них снова и снова. Но сегодня был хороший день. Ей не нужно было принимать лекарства. Снаружи светило солнце. Весеннее солнце, ломкое и яркое, но еще недостаточно сильное, чтобы по-настоящему согреть. Элис, в ночной рубашке и босиком, бродила по саду, пытаясь вспомнить, зачем она туда пришла. Паутина в кустарнике розмарина трепетала на утреннем ветерке. Элис растерла пальцами бледно-зеленые листочки и вдохнула терпкий аромат. Можно сделать Мэтти сюрприз и приготовить к полднику что-нибудь вкусное. Днем у него футбол (во всяком случае, она так думала), и он вернется голодный как волк. Паук лихорадочно чинил брешь в паутине, которая порвалась, когда Элис сорвала листья.
