– Пятнадцать.
Скоро мама будет полностью занята, потому что обитатели пригородов начинают свой пятничный исход и поезд наполняется изможденными людьми, нагруженными пальто, ноутбуками и надеждами на выходные, и молодыми, яркими представителями поколения селфи, вооруженными энергетиками и айфонами. Через остановку меня теснит бизнесмен, который разгадывает быстрый кроссворд в газете «Телеграф», хотя в его случае определение «быстрый» ошибочно. Я понимаю это, потому что он еще не разгадал несколько очень простых загадок. Я не могу этого не видеть, потому что он занял собой все пространство, раскинувшись как можно шире, разложив ноги и толкаясь локтями. «Посмотрите, какой я важный, ведь мне нужно столько места», – думает он. Я же думаю, что он заносчивый грубиян. Жаль, я не захватила шляпную булавку, чтобы его уколоть.
Маме повезло больше. Она сидит рядом с элегантным пожилым джентльменом. Он очень высокий и худой, как скелет. Костлявое, с ввалившимися щеками лицо освещает пара пронзительных ярко-синих глаз за золотой оправой очков. На нем полосатая рубашка, кашемировый жилет и зеленая твидовая куртка красивого покроя. Он с очаровательной улыбкой спросил у мамы, свободно ли место рядом с ней, и внимательно убедился, не доставляет ли ей неудобств. Он тоже разгадывает кроссворд в «Телеграф», и, готова поклясться шляпной булавкой (если бы она у меня была), тамошние загадки не вызовут у него никаких затруднений. Через пятнадцать минут он убирает авторучку с золотым наконечником обратно в нагрудный карман куртки, тихо опускает длинные худые пальцы на колени и смотрит в окно. Тем временем растопыренный бизнесмен успевает вписать лишь девятнадцать по горизонтали. Уверена, его догадка неверна.
Поезд громыхает по темным тоннелям, прерывающимся на короткие отрезки дневного света, где дорогу огораживают высокие черные стены. Они покрыты граффити, напоминающим современную наскальную живопись. Туннели, офисы и многоквартирные дома постепенно сменяются задними дворами таунхаусов. Кое-где – аккуратные прямоугольники газонов, пластиковые столы со стульями и клумбы, но чаще они заполнены мусором и сломанной мебелью, выброшенной за дверь: с глаз долой – из сердца вон. Эти дворики напоминают кладовки, которые есть в большинстве домов и куда спешно прячут барахло от глаз внезапных гостей. Но обитатели таунхаусов забыли о пассажирах поездов – незваных гостях, которым все видно. А может, их это не волнует. В некоторых местах полоса земли между двором и железной дорогой используется как свалка всевозможного мусора. Я вижу потрепанного розового мишку, сидящего в луже. Он кажется ужасно одиноким.
Бизнесмен выходит на станции «Хэйвордс Хиз», оставив газету на сиденье. Пожилой джентльмен едет дальше, и я очень надеюсь, что он останется до Брайтона. Когда поезд трогается, я проверяю. И точно: девятнадцать по горизонтали отгадано неверно.
53
«То, что мы считаем подлинным искусством, на самом деле искусством не является».
Цитата Кастильона встречает нас в Брайтоне. Она написана на стене отеля «Гранд Централь», одного из первых зданий по дороге с железнодорожной станции. После приезда мы проводим вечер в отеле, потому что мама устала от дороги и счета. Пока она разбирает вещи и переодевается к ужину, я стою у окна своей комнаты, любуюсь огоньками на пирсе и раздумываю, стоит ли звонить Гидеону. Мы уже сходили на пять официальных свиданий – дважды в ресторан, один раз в кино и дважды в паб. И у нас потрясающий секс. Знаю, в начале отношений так говорят все, но, честное слово, он еще более потрясающий, чем обычный потрясающий секс в начале отношений. Поверить не могу, что стесняюсь ему позвонить. Я уже собираюсь набрать номер, но телефон начинает звонить. Это Гидеон.
– Видишь море? – спрашивает он.
– Смотрю на него прямо сейчас.
– Жаль, меня нет рядом.
К тому моменту, как я зашла за мамой и мы спустились вниз, она достаточно пришла в себя, чтобы сообщить мне, что в баре, где мы пили перед ужином мартини, было одиннадцать человек, а в ресторане, где мы ели шпинат, каннеллони с рикоттой и шоколадный пудинг с кремом на десерт, – от сорока семи до тридцати двух.
Холодное, ясное, сияющее утро. Съев на завтрак множество блюд, которые никогда не стали бы есть дома (в компании двадцати трех других гостей), мы прогуливаемся по променаду. Волны бурлят и пенятся на камнях, а ветер такой холодный, что жжет лицо. В такие дни душа поет, а сердце танцует. Но мама, как обычно, переживает из-за ветра и своих волос, постоянно проверяя их рукой.
– Может, стоило надеть шляпу, – беспокоится она. Я беру ее за руку.
– Все в порядке, мам. Этот парик удержится и в ураган! Помнишь, продавщица сказала, в нем можно даже плавать.
Благодарность в ее глазах разбивает мне сердце. Посмотрев на беспокойное море, она выдавливает робкую улыбку и даже шутит:
– Что-то нынче утром меня не тянет купаться!
У мамы алопеция – еще одно наследие смерти Габриэля. Она началась в день мемориальной службы. Мама причесывалась перед выходом, и на расческе осталась целая прядь волос. К концу недели она полностью облысела. Бесконечное лечение не принесло никаких результатов, и поскольку мама никак не относится к женщинам, которые могут с уверенностью красоваться с прической Шинейд О’Коннор, парики стали единственным решением. Сейчас на ней наше последнее приобретение, «Рахиль», если верить продавщице. Стильное темно-русое изделие, практически неотличимое от настоящих волос. Мама выглядит прекрасно – и мне хотелось бы, чтобы она в это поверила.
Сгоревший западный пирс еще виден над морем – его выжженный, исковерканный каркас держится на поверхности, словно отчаявшийся и усталый пловец пытается избежать неминуемой гибели. В арках за железными балюстрадами открываются магазинчики и кафе – сначала кафе, чтобы обеспечить дымящимся чаем и кофе ранних туристов и собачников. Мадам Петуленгра, предсказательница, еще не пришла, и маленькие галереи искусств еще закрыты, но ведра с ветряными вертушками и стенды с открытками уже появляются на улицах – мелкие торговцы поднимают ставни и открывают лавочки. Когда мы проходим по следам юной Китти Мюриэль, которая размахивает шляпкой и собирается снять чулки ради наслаждения прибоем, я останавливаюсь и смотрю на сверкающие серые волны. Может, именно здесь Валентин, «Великий Меркурио – Невероятный Чудотворец» разложил свой прилавок и очаровал ее своей магией.
Дальше балюстраду продолжают небесно-голубые колонны, выкованные изящным ажурным узором. Бирюзовый металл красиво покрылся пятнами глубокой оранжевой ржавчины и отбрасывает на тротуар ковер грифельно-серых теней. Дворцовый пирс потихоньку просыпается. Игровые автоматы готовы поглощать монеты тех, кого привлекли их сверкающие огни, музыка, гудки и звон монет. К морскому воздуху примешиваются запахи жареного лука и свежих блинчиков. Карусель с лошадками – моя главная радость. Габриэлю она тоже бы понравилась, и это лишь первый пункт в длинном и мучительном списке радостей, которых мне никогда не разделить с сыном. Но я должна прокатиться за него. Серый в яблоках конь по кличке Питер – мой любимчик, но его конюха еще нет, а значит, поездка подождет. Мы пробираемся сквозь людные улицы с антикварными лавочками, магазинами сувениров и всяких мелочей, но постепенно устаем от постоянной давки, шума и запаха фастфуда.
